— В пираты, что ли, собрались? — буркнул Никодим.
Оглашенные переглянулись, помялись.
— Да тут, понимаешь, какое дело… — покашливая, пустился в объяснения сухопарый Маркел Сотов. — В Писании-то как сказано? Если правый глаз твой соблазняет тебя — вырви и брось… Ну, мы тут подумали-подумали, да и того… От греха подальше… А насчёт левого вроде ничего не говорится…
Смутился — и умолк.
— А если воображение соблазняет? — жёлчно осведомился Никодим. — Голову себе оторвать?
Ответом было неловкое покряхтывание. Кое-кто подогадливее уже стянул с головы повязку и сунул в карман.
— Значит, так, — постановил Никодим, бросая тезисы на аналой. — Для особо непонятливых: Писание и вообще труды классиков надо понимать духовно. Соблазнил тебя правый глаз — мысленно вырви и мысленно брось. Тем более что сегодня он вам пригодится… — Дождался, пока все до единой чёрные тряпицы сползут с голов, и продолжил: — Изучаем применение на практике заповеди «не убий». Которую тоже надлежит понимать чисто духовно, то есть наоборот. А если понимать в прямом смысле — тогда и Родину защищать некому станет. Не говоря уже об интересах трудящихся масс… Раздай пособия, Виталя.
Сильно бородатый Виталя раздал пособия.
— Итак, — изронил Никодим, убедившись, что никто не остался обделённым. — «Не убий». Первое упражнение — одиночными, второе — короткими очередями, третье — с помощью взрывчатых веществ… Что непонятно, Маркел?
— Дык… это… — растерянно сказал молодой подпольщик Маркел Сотов. — Ежели с помощью взрывчатых… Это ж не только буржуев да нехристей, это всех подряд поубиваешь…
— А вот Маркса надо внимательнее читать! — вспылил наставник. — История, заруби на носу, всегда происходит дважды. Первый раз — в виде трагедии, второй раз — в виде фарша…
— Фарса… — дерзнул вмешаться кто-то.
— В старых изданиях так оно и было, — одобрительно кивнул Никодим. — Переводчик напутал. Потом исправили…
* * *
К полудню ветхая облачность расползлась окончательно, солнышко малость потеплело, позолотело — и город из слюдяного стал фарфоровым.
Никодим Людской и Маркел Сотов проживали в одном районе, поэтому с занятий возвращались вместе. Снежок перестал, выпиленную лобзиком регалию можно было уже не прикрывать. Никодим шествовал, расправив грудь, и важно поглядывал, как силою чудотворного Ордена разрушаются мелкие бытовые заклятья, призванные хранить в целости кошельки, ширинки и узлы ботиночных шнурков.
Конечно, можно было бы закатать свидетельство народного доверия в пластик, но, как известно, любая синтетика непроницаема духовно. Иконки, например, потому и продают в запаянных пакетиках, чтобы святость раньше времени не выдохнулась.
Сухопарый Маркел Сотов шагал, ничего вокруг не замечая, и, как всегда в минуты напряжённой умственной деятельности, морщил не лоб, а нос.
— Не забивал, — ни с того ни с сего веско изрёк Никодим. — И завязывай давай. А то так, глядишь, и свихнуться недолго…
Застигнутый на мысли, Маркел вздрогнул. Сказано: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём». На женщин Маркел Сотов был не особо падок, зато когда-то в отроческих мечтах тайно представлял себя великим футболистом — и вот теперь ломал задним числом голову: действительно ли забивал он голы бразильцам? В сердце-то своём — забивал…
— Я ж вроде ничего не говорил… — опомнился он наконец.
— А не думай так громко, — ворчливо отозвался Никодим.
— Ну ты прямо колдун… — с опасливым уважением пробормотал Маркел. — В мыслях читаешь…
Молодой лидер коммунистов-выкрестов скривился и сердито надвинул поглубже обеими руками чёрный армейский берет, делающий его слегка похожим на Че Гевару.
— Соображай, что говоришь! — одёрнул он. — Нашёл с кем равнять!
— Да я ж в хорошем смысле… Чудо же…
Никодим усмехнулся. Наивность оглашенных временами его удручала, временами приводила в умиление.
— То-то и оно, что чудо! Ты что же, думаешь, я по своей прихоти чудеса творю?
Несколько шагов заединщики одолели в молчании. Маркел страдальчески морщил нос.
— Ну вот сам смотри, — сжалился Никодим. — Колдун, он — кто? Человек без вертикали в голове. Одиночка и паразит трудового народа. А колдовство — это всегда своеволие и гордыня. Колдуешь — значит, обязательно кого-то обуваешь: либо людей, либо природу.
— А чудо?
— А чудо, Маркел, это воплощение воли народной. То есть той же стихии. Значит, природе оно не противоречит. Велел мне народ читать в сердцах — читаю. Расхочет — перестану. Аминь.
— Весь народ? — усомнился Маркел.
— Весь, — не допускающим возражений голосом приговорил Никодим. — Народ, запомни, это те, кто за нас.
— Так это тебе, выходит, ни вздохнуть, ни кашлянуть… — с сочувствием глядя на молодого лидера, молвил будущий комсобогомолец.
— А ты думал, легко? — хмыкнул тот. — Нет уж! Попал в вожди — о себе забудь. Теперь ты и народ — единое целое. Изволь делать только то, чего остальные хотят!
— А чего они хотят? — рискнул Маркел.
Никодим недоверчиво покосился на спутника.
— То есть как это — чего? — с недоумением переспросил он. — Того, чего хочет вождь. Я ж тебе говорю: единое целое…
* * *
На проспекте их обогнал «мерс» последней модели и, развратно подмигнув левым «поворотом», свалил в переулок. Молодые единомышленники проводили предмет роскоши недобрыми взглядами, ибо заповедь, запрещающая желать конфискации имущества ближнего твоего, тоже понималась ими чисто духовно, то есть наоборот.
— А вот, скажем, объявляешь ты кому-нибудь анафему с занесением в личное дело, — предположил Маркел. — Это ведь тоже чудо?
— Ещё какое! — зловеще всхохотнул Никодим.
— Но объявляешь-то — в прямом смысле?
— Вот тут — только в прямом, — посерьёзнев, подтвердил Никодим. — Иначе — ни тебе страха Божьего, ни партийной дисциплины…
У «Трёх волхвов» соратники свернули за угол и умышленно пронизали чёрный рыночек, чтобы причинить максимальный ущерб идеологическому противнику. Всё колдовское отребье Баклужино собиралось тут ежедневно, открыто торгуя своим поганым инвентарём: от пантаклей до саженцев пиар-травы.
— А правду говорят, — помявшись, опасливо обратился Маркел, — будто ты… того… по молодости лет на пару с каким-то колдуном склад грабанул?
Никодим крякнул и сдвинул берет чуть ли не до глаз.
— Ну, во-первых, попытка экспроприации и грабёж — вещи разные, — недовольно заметил он. — А во-вторых, кореш-то мой тогда нормальный был пацан… Кто ж знал, что он потом к колдуну в ученики поступит!