Снедаемая любопытством, я все-таки приоткрыла коробочку. А вы небось полагали, я не дочь Евы, а какой-нибудь гомункулус, подкидыш природы, рожденный в автоклаве? Дочь, дочь, как бы ни маскировалась.

На алой подстилке восседал крупный жук, радостно болтая всеми шестью ножками.

Вы себе не представляете, как я боюсь насекомых! Впрочем, боюсь, пожалуй — не совсем правильное слово. Скорее брезгую, предпочитая держаться от них подальше. Однако дареному жуку в усы не смотрят. Спасибо, не скорпион или тарантул, а нечто вроде благородного скарабея.

Я вгляделась. То, что зверюшка до сих пор меня не укусила (а я, признаться, настолько вкусна, что насекомое, к какой бы породе оно ни принадлежало, никогда не упустит случая), наводило на приятные мысли. И впрямь, жук оказался пластмассовый, хоть и весьма реалистично сделанный.

— Я знал, что вам понравится, — поднимая на меня сияющие глаза, восторженно сообщил ученик. — Вы не представляете, как я долго его выбирал. Все ларьки обошел. Этот — самый лучший! Так же, как у нас — вы…

И он для верности указал пальцем сперва на отвратительное существо, гнусно шевелящее конечностями, а затем на меня, по случаю праздника не забывшую нанести макияж и наряженную в самое элегантное платье.

— Благодарю, — скромно потупилась я.

Действительно, после общения со студентами каждый преподаватель предпочел бы именно такого домашнего питомца — тихого, миниатюрного и запертого в коробочке.

Однако юноше я благодарна прежде всего не за жука, а за гениальную идею. Я уже упоминала — не только студенты учатся у меня, но и я у них. Раньше мне как-то в голову не приходило покупать мел самой. Тряпку собственную ношу, да, а до мела не додумывалась.

Теперь, наконец, я поумнела. И как бы надо мной ни потешались — все равно продолжу свою противоправную деятельность, пока меня не поймают на месте преступления и не вышвырнут из института вон. Наверное, это называется коррупционер-извращенец. Нормальные люди тащат, что могут, с работы, а мы, педагоги, наоборот. В конце концов, на десяток садистов, например, должен найтись хоть один мазохист — таков закон природы. Аналогично и здесь. Когорта чиновников всячески пытается изничтожить высшее образование — а я, для равновесия, потихоньку против них партизаню. Вот поднакоплю сил — и отремонтирую ночью гидрокорпус… начну с той аудитории, где с потолка вечно сыплется штукатурка… ладно уж, надпись на стене «Мадунц, ты злая» закрашивать не стану — пускай радует потомков… зато приволоку из дома старое зеркало и повешу в женском туалете — тогда мы с девчонками, ура-ура, сможем подновлять макияж, а не ходить с размазанным… нет, плевать на макияж! Лучше решусь рассекретиться, наберу партизанский отряд из наиболее проверенных студентов, и мы, с боем проникнув в неурочное время на территорию института, дружно зароем жуткий котлован у донжона, насадив обратно весело шумящие деревья. Дайте нам только время…

Лекция седьмая
о любви. Причем, удивительное дело, не к работе, а, наоборот, к мужчине… в некотором смысле по крайней мере. Ага, заинтригованы?

Другая жизнь в цвету. В ином цвету, чем тот, что цвёл до сей поры и ныне — всё цветёт.

Не просто взгляд другой при внешнем сходстве лиц — другая как бы связь волокон, ткань частиц.

Михаил Щербаков

Говоря в одной из глав о своих радостях, я честно призналась, что среди них имеются специфические. Пожалуй, к ним и перейдем — вы уже достаточно адаптировались к тексту, и вряд ли хоть что-то вас по-настоящему шокирует, не правда ли? Только не ждите рассказа о том, как я медитирую в ашраме, или, вся в цепях и коже, истязаю сексуального партнера, или принимаю активное участие в движении за пищевую свободу вампиров. Кого сейчас этим удивишь? Все глянцевые журналы заполнены подобными отчетами, очевидно, крайне актуальными для широких слоев населения.

Мои увлечения по нынешним временам куда неожиданней. Три кита, позволяющие мне оставаться на плаву, двигаясь по бурному и не слишком чистому океану жизни, — балет, литература и путешествия. Перечислила в алфавитном порядке, поскольку расставить по ранжиру своих китов не сумела бы, равно обожая каждого. Итак, балет…

Классический балет есть замок красоты,

чьи нежные жильцы от прозы дней суровой

пиликающей ямой оркестровой

отделены. И задраны мосты,—

писал Михаилу Барышникову Иосиф Бродский. Лучше не скажешь! Как я счастлива, что хотя бы здесь мосты еще задраны…

Да, это не свидетельствует в мою пользу. Надо смотреть вперед, а не назад и смириться с неизбежным. Но слишком много оазисов прекрасного на моих глазах было смыто прозой дней.

За примером ходить недалеко. К нам приехал погостить дальний родственник с суверенной ныне Украины. Я привычно потащила упирающегося беднягу в Эрмитаж. Мы шли по Невскому.

— Что это за кафе? Ты тут была? — спросил Андрей.

— Какое кафе? — удивилась я.

— С разноцветной вывеской.

Ох, а я и не замечала. Привыкла к этому зданию и вывеску умудрялась игнорировать.

— Нет, не была.

— А что вон в том красивом доме?

Нацепив очки, я с трудом прочла:

— Промбомсамбанк. Оформление кредитов.

— Ты туда заходила?

— Нет, Андрей. Зачем мне?

— О, — обрадовался гость, — а вот и музей. Уж его ты точно посещала, правда?

Я отрицательно покачала головой.

— Музей шоколада — на самом деле магазин. Он дорогой, я туда не заглядываю.

— Надо же, — удивился Андрей. — Всю жизнь в Петербурге, а Невского проспекта совсем не знаешь. Ты не огорчайся, у нас тоже многие так — сидят в своем микрорайоне, словно в глухой деревне, и никуда не выбираются. Одним неохота, у других денег нет, третьи — по ограниченности кругозора. Слушай, может, ну его, этот дурацкий Эрмитаж? Смотри — «СабВэй», нормальная такая кафешка. Не «Макдоналдс», конечно, но тоже ничего себе. Давай я тебя свожу. Ведь не была небось, а должна же ты хоть немного изучить место, где живешь… пусть только самый центр.

И ведь словно в воду смотрел — не бывала я в «СабВэе»…

Тут-то я и прозрела, обнаружив, что оказалась абсолютно не в том городе, какой себе представляю. Вижу то, что было раньше, закрывая глаза на перемены.

Внимательно оглядевшись по сторонам, я обнаружила главную улицу немного вульгарного стандартно европейского мегаполиса, а не любимый мною до боли изысканный, безукоризненного вкуса Санкт-Петербург. И, не скрою, пожалела, что нельзя законсервировать былой замок красоты, задрав мосты навечно, чтобы не пустить туда всепроникающую прозу наших суровых дней.