С появлением Жванецкого в Ленинграде наша жизнь оживилась. Мы с Витей и Мишей даже сняли квартиру из трех комнат и матрасов. Варили еду, приглашали гостей, танцевали с девицами, завтракали в кафе «Ленинград», ходили в театры Товстоногова, Акимова, на капустники.
Жванецкий писал много и хорошо, приносил миниатюры Райкину, а тот складывал их в стол. Миша зверел, занимал у меня деньги, которые тут же проедал. Ел он очень много, и ему вечно не хватало. Я лез под диван, доставал из чемодана десять рублей, и он опять мчался в ресторан…
В то время Райкин работал с очень сильными авторами – Гиндиным, Рябкиным и Рыжовым («Гинряры») и не обращал внимания на тексты Жванецкого. А мы с Витей начали потихоньку репетировать его миниатюры. И в очередной приезд в Москву, где мы жили как короли в гостинице «Пекин», возник «Авас». Он был построен на сплошной импровизации. После спектакля мы шли в гостиницу, кипятили чай (в театре был сухой закон) и начинали импровизировать, хохоча на всю гостиницу. Сценическое решение было найдено случайно, но очень точно.
Когда мы показали эту миниатюру Аркадию Исааковичу, он никак не отреагировал. Но через какое-то время разрешил сыграть ее на шефском концерте для солдат в Театре эстрады. Хохот стоял истерический! Потом солдаты зашли за кулисы, толкая впереди себя чернявого грузина и показывая на него: «Вот он – Авас!» Этот номер стали исполнять все чаще, и его всегда восторженно принимали.
Тогда мы с Витей стали репетировать другие миниатюры Жванецкого. Постепенно у нас складывался репертуар. Мы подрабатывали втихаря в концертах и, когда нам повысили оклад до ста тридцати рублей, стали снимать номер за два пятьдесят в гостинице «Киевской».
Каждый год театр выезжал в Москву на гастроли. Мы и там подрабатывали в концертах, ходили в ВТО, брали рублей за пять сковородку – мясо трех сортов с картошкой – и сидели, разглядывая знаменитых актеров. Ходили в театры – на Таганку, к Эфросу, в «Современник», исполняли миниатюры на вечерах. У нас появились острые вещи.
Витя с Милой Гвоздиковой поступили в Москве в ГИТИС – заочно, а меня в очередной раз не приняли, и я жутко страдал. Мне очень хотелось окончить институт. И я туда все-таки поступил – когда прочел им Чехова, а не Жванецкого…
Каждый год летом я приезжал в Одессу – к родителям, к девушкам, к морю, к друзьям. В один из приездов что-то ударило мне в голову, и я решил поразить Райкина. Весь месяц я лежал на солнце; не играл в волейбол, не плавал – лежал. Я загорел как никогда. Я был иссиня-черный. А когда приехал в Ленинград и пришел в театр, то месяц не играл, пока не побелел. Негров на работу не берем, сказал Райкин.
Шестьдесят пятый год был, пожалуй, одним из самых-самых. Репетировалась программа на английском языке. Перед этим была Болгария, где мы играли на болгарском – миниатюру «Авас» с Витей и я свой монолог. Солнце, Золотые Пески, «Пиратская деревня», люля-кебаб, персики… Меня знакомят с моим двойником – болгарским артистом; мы смотрим друг на друга и жутко хохочем, гуляем всю ночь и расстаемся навсегда.
Помню забавный случай. В Болгарию приехал с визитом югославский президент Иосип Броз Тито, а мы с Витей жили в гостинице на центральной площади, по которой он должен был проехать. Мы в трусах вышли на балкон и в ожидании гостя стали кипятить бульон из кубиков. Толпа. Едет Тито. Приветственные крики. Мы засмотрелись, и кто-то из нас ногой задел кипящий бульон. Кастрюля перевернулась, и на стоящих внизу закапало. Крики, угрозы… Едва мы успели все убрать и быстро улечься в постель, в номер ворвались болгарские гэбэшники. У нас потребовали документы, но когда увидели советские паспорта, удалились.
В Болгарии мы с Райкиным заказали в ателье дубленки. Что мне стукнуло в голову?! Я истратил все деньги. Когда я появился в Москве в дубленке, их еще почти никто не носил. Меня тогда не знали как артиста, но все оборачивались на дубленку. Я носил ее лет пятнадцать.
В этом же году мы пробыли месяц в Венгрии. Перед этим в отпуске в Одессе я нашел девушку – переводчицу с венгерского, и мы с Витей выучили на венгерском языке «Авас» и мой монолог «культурника». И когда Райкин приехал в Одессу отдыхать, мы с Витей продемонстрировали ему свои лингвистические успехи. Аркадий Исаакович был потрясен и попросил привести к нему эту переводчицу, но она после двух занятий куда-то исчезла…
Будапешт нас потряс. В городе пахло черным кофе. С Яношем Кадаром тогда была дружба, да и Райкина в Венгрии любили, так что нас поселили в роскошной гостинице с кормежкой, и свои консервы мы повезли обратно. Миниатюра «Авас» на венгерском имела ошеломляющий успех, меня принимали за своего – произношение у меня на всех языках почти натуральное. Венгерский язык очень красивый, но трудный, однако мы были молоды, память у нас была цепкая. Мы играли миниатюру вместо семи минут пятнадцать. Хохот стоял дикий. За нами бегали репортеры, нас напечатали в журнале, снимали на телевидении, за что мы получили дополнительный гонорар. Честно говоря, нам было даже неудобно перед Райкиным за свой успех. И уже в следующей поездке – в Лондон (правда, без Вити – он заболел) я за неделю ввелся с Аркадием Исааковичем в миниатюру, которая называлась «Четыре точки зрения».
Поездка в Англию, в капстрану, на десять дней!.. Я волновался: до последнего дня не было визы. Но все обошлось, и мы, восемь человек, летим выступать на телевидении Би-Би-Си. У нас была посадка в Париже, там как раз проходила забастовка грузчиков, и мы, советские, взяли тележку и под улюлюканье бастующих тащили свои чемоданы, полные консервов и сухой колбасы. До отлета у нас было три часа, и посольские особисты показали нам Париж…
В Лондоне мы жили в частной гостинице «Принц Уэльский». Меня поселили вдвоем с актером, который по-английски вместо «литл» говорил «литр» и боялся взять ключ у портье. У нас был триста двадцать второй номер, и он стеснялся произнести «сри ту ту». Гостиница была старая, туалет в коридоре; он выскочил ночью в туалет, а дверь номера захлопнулась (я в это время шатался по ночному Лондону с нашими актрисами). И он в трусах метался по коридору, где никого не было, кроме ошалелых туристов, и не мог ничего объяснить. Вызвали полицию, его забрали в машину. Когда все выяснилось, они жутко смеялись, – англичане юмор понимают. После этого он, выходя в туалет, клал ботинок под дверь…
Нас поразило, что англичане обувь снимали в гостиничном коридоре, и возле каждого номера стояли великолепные английские туфли: бери – не хочу.
И вдруг в эту же гостиницу въезжает Ансамбль песни и пляски Черноморского флота. Я говорю соседу: все, мы пропали! И через полчаса после того, как они поселились (а было их человек сорок), в гостинице погас свет. Сорок кипятильников врубились одновременно… Забегали горничные, портье. Включили автоматику. Через пять минут свет снова погас! Снова врубили автоматику. Начальник ансамбля дал команду включать по два кипятильника…
В холле, где стоял телевизор, сидят англичане, курят сигары. Появляются двое из ансамбля, останавливаются возле телевизора, один говорит: «Коля, а ну переключи!» Тот крутит ручку: «Та нет ничего интересного». У англичан, которые смотрели телевизор, отвисли челюсти, выпали изо рта сигары, а наши спокойно ушли в номер…