— Не знаю, отец, — сказал Франклин, выбирая самый удобный выход. Он сложил салфетку с аккуратной окончательностью. Он встал. — В клубе сегодня вечером танцы, — сказал он. — Я думал сходить.
— Давай, — сказал Мерле.
Но Франклин не пошел. Он доехал до стоянки кантри–клаба, но внутрь не пошел.
Ему вдруг не захотелось видеть своих друзей — убийц мечты отцов. Их молодые лица был лицами стариков, висящих вниз головами, их выражения — гротескными и тупыми. Подвешенные вниз головой, они раскачивались из бара в бальный зал, оттуда к столам с игрой в кости, оттуда назад в бар. Никто не жалел их на той великой человеческой колокольне, потому что они станут богаты, если уже не разбогатели. Им не надо мечтать, не надо и пальцем шевелить.
Франклин пошел в кино один. Кино не сумело предложить способ, как бы ему улучшить свою жизнь. Оно предлагало быть добрым, любящим и скромным, а Франклин, если и был кем, то добрым, любящим и скромным.
Ферма на следующий день была цветов соломы и мороза. Земля принадлежала Мерле и была плоской, как бильярдный стол. Куртки и шапки Мерле и Франклина, Руди и Карла сложились в скопленьице ярких пятнышек посреди поля.
Франклин стоял на коленях в щетине скошенных стеблей, взводя устройство, которое посылало тарелочку, иначе называемую «голубем», скакать по полю.
— Готово, — сказал он.
Мерле вскинул на плечо ружье, прищурился вдоль ствола, скривился и снова опустил.
— Тяни! — сказал он.
Франклин вырвал вытяжной шнур. Вылетела тарелочка.
Мерле выстрелил из одного ствола, потом, когда тарелочка была уже вне досягаемости, дурачась, из второго. Он промахнулся. Он промахивался весь день. И как будто не слишком расстраивался. Он ведь оставался боссом.
— Отстаю в счете, — сказал Мерле. — Наверное, чересчур стараюсь. — Он разломил ружье, выпрыгнули пустые гильзы.
— Кто следующий? — сказал он. — Карл?
Франклин зарядил в устройство еще тарелочку. «Птичку» ждет скорый конец. И следующую тоже. Карл весь день не промахивался, а за Карлом последовал Руди, который не промахивался тоже.
Удивительно, но не промахивался и Франклин. Равнодушный к происходящему он словно бы слился со вселенной. Как оказалось, в такой бездумной гармонии он просто не может промахнуться.
Если бы выстрелы Мерле не приходились так далеко мимо цели, разговор свелся бы к мерному ритму: «Готово… Тяни… Готово… Тяни». Ничего не было сказано про убийство маленькой мечты Франклина — мечты стать актером. Мерле не сделал победного объявления, мол, мальчик точно однажды переймет фабрику.
В мирке съежившегося человечка Франклин взводил и взводил устройство с кошмарным ощущением, что они уже годы и годы стреляют по тарелочкам, что ничего, кроме этого, в жизни нет, и конец этому может положить только смерть.
Ноги у него заледенели.
— Готово, — сказал Франклин.
— Тяни! — сказал Карл.
Вылетела птичка. Выстрелило ружье, и птичка превратилась в пыль.
Руди постучал себя по виску, потом отсалютовал Карлу согнутым пальцем. Карл ответил таким же салютом. Так происходило весь день — без тени улыбки. Карл отошел, его место занял Руди — следующий винтик в безрадостной машине по уничтожению «птичек».
Настала очередь Карла взводить устройство. Когда они с Франклином менялись местами, Франклин хлопнул его по плечу и улыбнулся цинично. Франклин все вложил в этот хлопок и эту улыбку: отцы и сыновья, молодые мечты и старые мечты, боссы и работники, замерзшие ноги, скука и порох.
Для Франклина эта была сумасбродная выходка — самое близкое к товариществу, что когда–либо происходило между ним и Карлом. Он поступил так с отчаяния. Франклину требовалось знать, есть ли внутри Карла человеческое существо и, если да, то какое оно.
Карл чуть приоткрылся — едва–едва. Он показал, что способен краснеть. И на долю секунды показал, что есть кое–что, что ему хотелось бы Франклину объяснить.
Но все это быстро пропало. Он не улыбнулся в ответ.
— Готово, — сказал он.
— Тяни! — сказал Руди.
Вылетела птичка. Выстрелило ружье, и птичка превратилась в пыль.
— Надо найти что–нибудь посложнее для вас, ребята, и попроще для меня, — сказал Мерле. — На ружье грех жаловаться, чертова штуковина обошлась мне в шесть сотен. А нужно мне за шесть долларов и чтоб на него всегда можно было положиться.
— Солнце садится. Свет портится, — сказал Руди.
— Тогда, наверное, хватит, — сказал Мерле. — Кто чемпион среди стариков, Руди, и так ясно. Но мальчики идут голова к голове. Надо бы устроить соревнование.
— Могут попробовать с винтовкой, — сказал Руди.
Винтовка стояла прислоненная к плетню. У нее был телескопический прицел. Принадлежала она Мерле.
Мерле достал из кармана пустую пачку из–под сигарет и сорвал целлофановую обертку. Обертку он протянул Карлу.
— Повесьте–ка ее, ребята, в двухстах ярдах отсюда.
Франклин и Карл побрели вдоль плетня, побрели на двести ярдов. Они привыкли, что их вдвоем посылают с мелкими порученьями, с которыми легко бы справился один, привыкли представлять — ритуально — свое поколение в противоположность поколению отцов.
Оба молчали, пока обертка не была закреплена на столбе. А тогда, когда они отступили на шаг от мишени, Карл произнес что–то так робко, что Франклин не расслышал.
— Прости? — сказал Франклин.
— Я… я рад, что ты не переймешь фабрику, — сказал Карл. — Это хорошо… это прекрасно. Может, когда приедешь в наш город с гастролями, я приду за кулисы тебя повидать. Можно? Ты меня не забудешь?
— Забуду тебя? — переспросил Франклин. — Вот те на, Карл!
На мгновение он показался себе актером, каким недолго мечтал стать.
— Выбирайся из–под своего старика, — сказал Карл. — Так и надо поступать. Мне просто хотелось тебе сказать… На случай, если ты подумал, будто я подумал что–то другое.
— Спасибо, Карл, — сказал Франклин. Он слабо тряхнул головой. — Но я не стану актером. Я возьму на себя фабрику, когда отец уйдет на покой. Я сказал ему вчера вечером.
— Почему? — спросил Карл. — Почему? — Он рассердился.
— Это сделает старика счастливым, а лучшей идеи у меня нет.
— Но ты же можешь, — сказал Карл. — Ты можешь уехать. Ты можешь стать кем угодно!
Франклин сложил ладони, потом открыл их — цветком фатализма.
— Любой может.
Глаза у Карла расширились.
— Я не могу, — сказал он. — Я не могу! У твоего отца есть не только ты. У него есть его большой успех. — Он отвернулся, чтобы Франклин не видел его лица. — А у моего старика есть только я.