— Они с Дроздом чуть из-за бабки не подрались! — донес кузнец и подавился смехом.
— Круто наша полоняночка за дело взялась! — сказал Колобок. — Ликование в природе происходит. А всё мы! Так что не горюй! Случалось мне и во дворцах жить, и в хижинах убогих. Зато ты теперь понял, какие люди неблагодарные!
— Да нет, — сказал богатырь. — Они просто глупые, и даже не глупые, а… как бы это сказать… Ну, не выросли, что ли? Я бы, может, и сам несколько лет назад громче всех глотку драл у княжеского терема.
— Тоскуют по бессмертному житью, — сказал Окул. — Работать нужды не было, есть не хотелось… Можно было даже не дышать… А ты взял и враз их этого лишил!
— Да, — вспомнил Жихарь. — Кощей успел уйти?
— Еще как успел-то! Пятерых молодок за собой увел! — сказал Кот.
Кузнец вдруг помрачнел лицом:
— А вот сказитель Рапсодище не успел. Повесили его. Сочинителей всегда первых вешают, чтобы не сочиняли.
— Как же вы допустили…
— Не разорваться же было! И главное, кто? Те же, что вчера его песни слушали!
— Кого же они теперь-то слушать будут? Вот не ждал, не гадал, никогда за него душа не болела…
— Не терзайся, — сказал Окул. — Живучи на погосте, всех не оплачешь. Иди лучше к своим, только разбуди их тихонечко…
Жихарь снял с шеи Колобка и пошел в избу. Дверь Окул укрепил железными скобами, петли смазал — отворилась она бесшумно.
В сенях спал Дрозд, у самого порога, так что пришлось через него перешагнуть.
Окошко в избе было завешено темной тряпицей, сквозь которую солнце еле пробивалось. Карина лежала на лавке, такая же спящая, какой богатырь ее видел в последний раз, только сон был другой — тревожный, маетный. Ляля и Доля лежали в обнимку под столом на старой шубе, лица у близняшек были чумазые.
Сын-младенец устроился в колыбели — в той самой, которую некогда сколотил для Жихарки на скорую руку Кот или Дрозд. Он не спал, а внимательно смотрел на отца. Даже с каким-то укором.
— Блин поминальный! — прошептал Жихарь. — Да ведь я за всеми за этими мелкими делами про имя-то позабыл!
Он осторожно вынул младенца из колыбели, подошел к окну и, улыбаясь неведомо чему, стал тихим голосом перечислять-напевать все известные и дорогие ему имена.
На какое имя дитя откликнется — то ему и носить.