У населения крупных городов Франции (и особенно у парижан) нервы оказались взвинченными с самого начала тревожных событий. Уже 13 мая волнение охватило тысячи людей, когда кто-то крикнул, что спускается немецкий парашютист. Вскоре выяснилось, что это был аэростат заграждения. Через неделю случилось то же самое; в результате на Альминской площади застопорилось движение транспорта. Многие решили, что это дело рук немецких парашютистов. Вновь и вновь возникали слухи, что парашютисты приземлились в парижских парках. «Трое детей умерли, съев отравленный шоколад»; «Гамелен застрелился»; «Аррас захватили парашютисты, спустившиеся ночью с зажженными факелами в руках» — такие заявления приходилось слышать Артуру Кестлеру. Петер де Польней, который в эти ночи смотрел на французскую столицу из своего дома, расположенного на Монмартре, рассказывал: «По всему Парижу были заметны сигналы, передававшиеся по азбуке Морзе. Пятая колонна развертывала свою деятельность»…» (Л. де Йонг, указ. соч., с. 164–165).
Да, парашютисты, которые прыгают из самолета с зажженными факелами в руках — это сильно. Лучшего примера для того, как в войне люди превращаются в запуганных дебилов, лишенных элементарной способности здраво мыслить, просто не отыскать. Большинство людей вообще лишено способности логически рассуждать даже в обычной жизни, слепо доверяя мнению окружающих, телевизору и газетам.
Французы просто бредили немецкими парашютистами. Если верить им, то Гитлер высаживал шпионов под каждым кустом, обильно сея их с воздуха, потратив на это чуть ли не всю свою армию. А уж отравленный шоколад, кажется, густо засыпал города всей Европы к западу от Германии… Скорее всего, психическое смятение в больших массах людей рождает галлюцинации, и множество французов было уверено, что действительно видело страшных парашютистов.
«…Зачастую гражданское население срывало свою ярость на случайных людях, заподозренных в пособничестве врагу. В ряде случаев преследованиям подвергались священники и монахини. Англичанка Сесилия Меркворт чуть было не подверглась линчеванию в Бретани, куда она прибыла, убегая от немцев. В селении Сен-Николя ей рассказали, что настоятельницу тамошнего монастыря местные жители уже дважды арестовывали, принимая за переодетого парашютиста. Французский офицер Барлон отмечал в своей книге, что в районе Руана сотни священников и монахинь были арестованы, «а может быть, и расстреляны»; их принимали за переодетых парашютистов. Случалось, что выбросившихся с парашютами со сбитых самолетов французских и английских пилотов избивали до полусмерти сбежавшиеся к месту приземления крестьяне.
Вот по такой Франции, население которой дрожало от страха и негодования, катились все дальше на юг вагоны для перевозки скота, переполненные людьми, арестованными в Бельгии. Крупный железнодорожный эшелон, следовавший из Брюсселя, прибыл в Орлеан через 6 суток. Запертые в вагонах с надписями «члены пятой колонны» и «шпионы» люди лишь время от времени получали немного воды; раз в сутки им выдавали по куску хлеба. Стояла невыносимо жаркая погода. Все заключенные сидели в вагонах вперемежку. Тут были немецкие подданные, фламандские нацисты, евреи, коммунисты. В пути несколько человек умерло, одна женщина родила. На станции Тур перед эшелоном с арестованными, который остановился напротив здания вокзала, собралась возбужденная толпа. «Нефти, — кричали из толпы, — дайте нам нефти, чтобы облить ею и сжечь подлецов; надо уничтожить эту нечисть!» Наконец после долгих мытарств заключенные прибыли в район концентрационных лагерей, у предгорьев Пиренеев. Лагери и без того уже были заполнены до отказа, так как во Франции десятки тысяч людей арестовывались по подозрению в принадлежности к пятой колонне…» — писал де Йонг.
Повальные аресты во Франции продолжались и в последующие недели. 18 мая министром внутренних дел стал герой победы над немцами 1918 года, энергичный Мандель. Он бросал людей в тюрьмы без разбора. За одну неделю в Париже прошло 2 тысячи обысков и 60 тысяч допросов! В тюрьму отправилось пятьсот человек. Многих чиновников сняли с работы. Некоторых приговорили к заключению за пораженческие настроения и разговоры. Каждый вечер в Париже десятки вооруженных патрулей проверяли подземные лабиринты канализации и задерживали подозрительных лиц. Вновь арестованных бросали в концлагеря на юге страны. Например, в лагере Гюрс скопилось 13 тысяч человек — не только немцев, но и коммунистов, анархистов, заподозренные эльзасцы, евреи, греки, русские, армяне, фламандцы и голландцы. В лагере кишели крысы, вши и блохи. В лагере Ле Верне томились 6 тысяч душ.
Несмотря на такой размах репрессий, страх перед «пятой колонной», как отмечает де Йонг, не только не уменьшался, а продолжал раздуваться до чудовищных размеров. Паника не рассасывалась. Наоборот, пошли слухи о предательстве в самых верхах Франции. Когда после трех недель борьбы капитулировал король Бельгии Леопольд, его стали называть изменником, заманившим англо-французские войска в свою страну, как в ловушку Мол, любовницей короля была агентесса гестапо. Французы стали видеть в беженцах сплошных шпионов. Целые селения выгоняли беженцев, обзывая их пятой колонной… Так погибла Франция, сожравшая саму себя в приступах дикого ужаса.
Смотри, читатель: цивилизованные, культурные французы, не знавшие ни Сталина, ни ГУЛАГа, ни НКВД и 1937 года, за какие-то считанные дни в той войне превратились в кровожадную толпу, готовую убивать любо го подозрительного без суда и следствия, заживо сжигать людей в вагонах. С французов слетела тонкая шелуха современной демократической цивилизации, и наружу вылез архаичный, обезумевший от страха средневековый человек, готовый поверить в любой бред, в ведьм и колдунов (парашютистов и пятую колонну). Французы стали доносить друг на друга, бить чужаков и заводить концентрационные лагеря.
Но, читатель, поражает еще один психологический эффект гитлеровского блиц-триллера мая-июня 1940 года — его действие на самих немцев. Падение к ногам Германии Голландии, Бельгии и Франции невиданно окрылило самих фрицев. Они почувствовали себя непобедимыми воинами, перед которыми трепещет весь мир, для которых нет больше преград. Гитлер подвергся обожествлению. Отныне он был горячо любимым, всезнающим и победоносным вождем, за которого не страшно идти ни в огонь, ни в воду.
А ведь перед началом кампании все было иначе. Немецкие генералы-профессионалы страшно боялись столкновения с французами и англичанами. Мол, Польша, Дания и Норвегия — это не показатель, несерьезные противники. А вот западные силы… Простой подсчет показывал: на 62 дивизии Германии приходилось 85 французских, 23 бельгийских, 8 голландских и столько же английских. Генералы всерьез вынашивали идею государственного переворота. Мол, свергнем Гитлера — и, пока не поздно, замиримся с западниками. После победы сорокового года об этом даже мыслить было страшно.
Гитлер показал Германии, что война может быть не затяжной, страшной и голодной, а стремительной и легкой… Призрак затяжной войны, от которой лишенная сырья Германия рухнет замертво, преследовал немцев еще в 1939 году.
Победа на Западе оказалась достигнутой при минимальной затрате ресурсов, без мобилизационного напряжения экономики Рейха! Немцам не пришлось жрать хлеб из отрубей, маргарин и вареную брюкву, простаивая в многочасовых очередях у пунктов выдачи скудной еды… А вот впечатления генерала Фридо фон Зенгера, немецкого аристократа, который откровенно не любил ни Гитлера, ни нацистов. В Первую мировую ему пришлось четыре года гнить в окопах во все тех же Фландрии и северной Франции, среди морей крови, которые пришлось пролить немцам на Западном фронте. И вот бывший лейтенант Зенгер, став при Гитлере комбригом, снова идет весной сорокового года по местам, знакомым ему до боли. Вот Эрсен — небольшой городок западнее горы Лоретто, где немцы в 1914–1915 годах вели бои месяц за месяцем, и это место, словно мясорубка, поглощала тысячи жизней. Зенгер видит старое военное кладбище — лес крестов и большая братская могила для тел, которые разорвало на куски. Читает надгробие: «Ты, странник, ступивший на эту Голгофу и эти тропы, некогда затопленные кровью, услышь крик: «Люди Земли, объединитесь. Человечество, будь человечным!»… «Груды костей, оживленные когда-то гордым дыханием жизни, ныне просто разрозненные части тел, безымянные останки, человеческое месиво, священное скопление бесчисленных мощей — Господь узнает тебя, прах героев!». Зенгера передергивает от страшных воспоминаний юности. Но — о чудо! — в 1940 году немцы взяли эту злосчастную гору с ходу. На ней почти нет следа боев — разве что одинокая воронка от снаряда и один подбитый танк напоминают о том, что здесь снова прошла война. Но не тяжелая и вязкая, как при кайзере — а стремительная, как молния, война Гитлера. Вот город Камбрэ, где Зенгеру в 1917-м пришлось выкапывать из общей могилы тело погибшего брата-летчика, пробираясь сквозь три слоя трупов. Теперь Камбрэ взяли без всякого боя. И Зенгера оставляет страх перед старыми местами боев. Его части даже не приходится вступать в бой — ведь она идет следом за танковыми формированиями.