— Не будет, — тихо, но твердо произнес генерал.
— Как не будет? Вроде с Данилой Леонидычем все решено, я сам видел. И слышал тоже. Объявят это дело в марте. Договорились твердо. И Пенчук с Ахматовым тоже там были. И Медвешук тоже. А кто такую силищу переможет? Ищенко? Смешно.
— Смеяться через год будешь. А Данила Леонидович Кушма — это тебе не горилку кушать. Власть он отдавать не хочет. И не отдаст, — генерал тихонько хлопнул по столу ладошкой.
— Как не отдаст? Уже почти отдал… Что он может? Все правительство, вся власть у Виктора Федоровича. Верховная рада куплена донецкими на корню. Выборы осенью будут железно. А как их выиграть — детали.
Генерал откинулся в кресле.
— А представь себе, Коля, такую ситуацию: выборы будут не осенью, а через пару-тройку месяцев. Завтра президент тяжело заболеет и не сможет исполнять обязанности. Вот-вот помрет. У кого преимущество? У твоего Янушевича с рейтингом пять процентов или у Ищенко, у которого — двадцать пять? Янушевичу двадцать пять еще набрать нужно. А времени мало.
— Ну, так вся власть тем больше будет тогда у Виктора Федоровича, раз президент в больнице. Включат все каналы, бросят любые деньги, и за три месяца можно выборы выиграть. Любыми путями.
— А ты учел, что половина администрации президентской у Медвешука за Янушевича никак не болеют? Журналисты на телеканалах куплены Ищенко или получают американские и европейские гранты. Не так-то просто… Да и выборов никаких не будет.
— Как не будет? Если президент не в состоянии, по закону…
— А для чего спектакль с болезнью нужен? Если устраивать выборы, чтобы на них Янушевич или Ищенко победил? Я ж тебе сказал — президент хочет остаться у власти. Соображай, Коля. Столкнутся Янушевич и Ищенко, пойдет страна вразнос. И тут Данила Леонидович внезапно выздоравливает, выезжает на белом коне и заявляет: «Ну, как вам Украина без Кушмы?» И тут же снижает цены, разнимает дерущихся, восстанавливает власть. И получает доверие населения, с которым можно и самому на выборы пойти, и конституционную реформу провести. Классическая схема: сам кризис создал, сам его разрешил.
— Вы предполагаете или точно знаете, Владимир Семенович?
Хотя в кабинете генерала СБУ говорить можно было свободно, не опасаясь, хозяин кабинета, больше повинуясь старой привычке, чем опасению, ответил уклончиво:
— Какая разница. Так будет или по-другому, произойдет это сейчас или в течение полугода. Может, президенту и болеть незачем. Столкнутся Янушевич с Ищенко в любом случае, а он будет помогать попеременно то одному, то другому, то явно, то тайно. Дойдет до открытых столкновений, потому что никто результаты выборов не признает, кто бы ни проиграл, кто бы ни выиграл. Страна будет залита кровью. А кто может возвыситься над дерущимися сторонами? Только пока еще действующий президент. А быть над всеми — это и есть власть. Так что придут к нему как к третейскому судье и Ищенко, и Янушевич твой, и русские, и поляки, и американцы, и европейцы. Поклонятся и скажут — разведи всех по сторонам, будь гарантом, поставь всех так, как ты хочешь, а мы признаем. И сделает он так, как ему надо. Вот тебе наша история на ближайший год.
Николай потрясенно молчал. Все было так очевидно и в то же время нереально. Просто не хотелось в это верить — столкновения, кровь, конец планам сделать карьеру при новом президенте Янушевиче.
— Ладно, Коля, не бери в голову. Чему быть, того не миновать. Давай кофейку попьем. — Генерал наклонился над селектором, нажал кнопку. — Оксана, две кавы, будь ласка.
Николай откинулся в кресле, размышляя. Генерал подошел к шкафу, стал перебирать бумаги. Николай несколько минут наблюдал за ним, пока взгляд его не остановился на странном портрете в рамке. Красивый кудрявый царский офицер гордо смотрел на Николая горящими глазами. Множество орденов, эполеты.
— Надо знать свою историю, — словно прочитал его мысли генерал.
Николай не заметил, как начальник повернулся и наблюдал за ним.
— Это Иван Федорович Паскевич, — произнес генерал Колея. — Фельдмаршал. Один из самых великих украинцев в истории. О нем не пишут в учебниках, и мало кто знает, что он, как Суворов, не проиграл ни одной битвы. Он, брат мой, уже по-молодости совершил несколько подвигов. Бежал из турецкого плена, пришел прямо в Ставку Паши и брехал, что война уже кончилась, пока его турки не отпустили. Шальной был. Потом в Болгарии воевал, Варну штурмом взял. В Отечественной войне отличился под Смоленском, а потом в Бородинском сражении — защищал батарею Раевского. Бил Наполеона под Лейпцигом, входил в Париж! Царь Николай Первый доверил ему свою гвардию. А потом в Персидской войне Паскевич семью тысячами разбил тридцать пять тысяч персов, потеряв сорок шесть человек убитыми! Взял Ереван с потерями пятьдесят два человека. Взял неприступную турецкую крепость — Карс… Да… И Варшаву взял, когда подавлял восстание… А ведь даже Богдан Хмельницкий ее не смог взять, а Паскевич взял. Потому и не могут ему простить…
— Ну, вы же знаете установки. Это человек уже другой, российской истории, не нашей… — начал было Николай.
— Одна у нас история! — рубанул рукой генерал. Его суровое лицо на миг стало даже жестоким.
— Да я…
— Ты еще молодой, ничего не видел, кроме учений да бандитских стрелок. А вот послушай, как на настоящей войне бывает. В Афгане был у нас в спецгруппе бугай такой, Миша Немцов. Кирпичи и бутылки башкой ломал, на турнике семьдесят пять раз подтягивался. А вот в деле… Возвращались мы с задания тропкой горной, а его отправили сторожить, коридорчик один закрыть. Там его духи и приняли. Два варианта у него было. Начать стрелять, как только их увидел, и, конечно, погибнуть, но нас теми выстрелами предупредить. Или же бросить автомат и сдаться. Он второе выбрал. И духи по коридорчику прошли в горах нам в тыл. Пятерых положили, гады, пока мы успели упасть и начать отбиваться. Пять гробов домой пришло домой вместо него одного. Потом, говорят, его били, он в плену ислам принял. И повели его куда-то в горы, далеко. А поначалу били, да так сильно, что ногу сломали, и идти он в горах не мог. А когда совсем обессилел, взяли духи и пристрелили как собаку своего нового единоверца. И правильно, собаке — собачья смерть. Это спустя месяц нам один пленный дух рассказал. Вот так.
— Ну, это понятно, в экстремальной ситуации всегда решается, кто ты на самом деле. Только при чем здесь Паскевич? — недоуменно покосился на генерала Николай.
— А ты смекай. Насчет экстремальной ситуации — правильное направление взял. Вот, посмотри, самый большой патриот Франции и человек, при котором она достигла самого большого могущества в истории, кто?
— Наполеон, что ли? — Николай почувствовал себя неуютно: давно отсдавал экзамены.
— Наполеон, да! Но кто он? Корсиканец, провинциал. А кем был Сталин, при котором Россия за всю свою историю получила самое большое могущество, с бомбой атомной стала вровень с США — ведущей державой мира? Сталин был грузин, осетин даже. Но самый большой патриот империи. И сейчас Жириновский, парень, который провел детство в Средней Азии, самый большой русский патриот. Почему? Потому что каждый день, каждый час, каждую секунду он, живущий в непосредственном столкновении с узкоглазыми, знал, что они — это они, а он — русский. И то, что он русский, не может забыть, это ему во сне снится. — Генерал не на шутку разошелся. — Самые большие патриоты империи выходят из тех, кто живет на границах империи, потому что они чувствуют присутствие чужого и на фоне чужого больше берегут свое. Понял? Не понял, я бачу. Граница — это та же экстремальная ситуация, в которой у тебя два варианта: или стать святее папы римского, или свалиться в предательство. А что такое «украинец»? Это тот, кто живет у края, у границы. Мы всю историю были в экстремальной ситуации. И вариантов у нас два всегда было: либо быть самыми русскими из всех русских, русее всех русских, или свалиться в предательство. Мы, украинцы, сделали всю российскую историю и российскую империю! Тут тебе и Поддубный, и Кожедуб, и Королев, и Сикорский, и Репин, и Пирогов, и Макаренко, и Вернадский, и Даль, и Гоголь, и Булгаков, и Хрущев. Да дело не в знаменитостях. Вся армия Российской империи держалась на простых хохлах и вся православная церковь! Наши там были прапорщики да попы. А что может быть для государства главнее армии и церкви? Россия без украинцев — не империя. Это не я сказал. Это Бжезинский! А этот лях знает толк в истории. Зато все вместе, да еще и с Белоруссией, нет силы сильнее нас в мире. Можем мы временно проиграть, но обязательно поднимемся. У всех остальных кишка тонка. Америке как государству всего двести лет. Корней крепких нет, подует буря, и все там свалится… Видал я американских вояк… перхоть… Всем миром мы можем вместе править. А по отдельности — нет. Не будет России — и нам конец. Можно, конечно, впасть в предательство, как Мазепа и Бандера. То есть выбрать не Россию, с которой мы и кровью, и историей, и верой связаны, а Запад… Только будешь ты всегда на Западе человеком третьего сорта, разменной монетой, тем, кого первым в топку кинут или пристрелят, чтоб не мешал, как того Мишку Немцова духи пристрелили, хоть он ислам принял…