Данные неполные, так как плохая работа ЗАГСов в тот период — известный факт. Несомненно, в сводках украинского УНХУ был недоучет. Возможно, весьма значительный, но, конечно, речь идет о процентах, а не порядках. Цифры говорят о многом. Для Украины 1920—1930-х годов в благоприятных условиях, без войны, голода, эпидемий, было характерно примерно двукратное превышение рождаемости над смертностью. В 1932 году еще сохранялось положительное сальдо между рождаемостью и смертностью, но уже последствия голода давали о себе знать, а в 1933 году смертность была выше рождаемости почти в четыре раза. Это говорит о том, что в 1933 году на Украину обрушилась какая-то катастрофа.
Даже по неполным данным, умерли лишних 1 миллион 200 тысяч человек, чем в нормальные годы. Уточненные данные, даже если очень стараться, не превысят двух миллионов человек по Украине. Все разговоры о пяти-десяти и пятнадцати миллионах погибших — чистой воды вымысел.
— А не могли в этих справках специально не показывать масштабы бедствия? — спросил Николай.
— Исключено, — покачал головой генерал. — Дело в том, что большевики не считали свои деяния преступлением, они считали, что от голода погибли просто несознательные граждане, сами не сеявшие хлеб. К тому же Госплан строгая организация, ему на основе цифр этих надо было всю экономику планировать, за приписки или, наоборот, сокрытие цифр Сталин людей сразу в Сибирь ссылал. Нет, никто ничего не пытался фальсифицировать, это я вам как спецслужбист заявляю, у меня данные всегда точные.
— То ведь голод был, и масштабный, — задумчиво произнесла Алла.
— Да, но не только в Украине, — отозвался генерал Колея.
Он рассказал, постоянно сверяясь с документами, что в СССР умерли от голода и его последствий не меньше 2 миллионов 800 тысяч человек. Неучтенная смертность в 1933 году оценивалась величиной около миллиона человек. Сколько не было учтено смертей в 1932 году, неизвестно, но значительно меньше, чем в 1933 году. По мнению генерала, смертность от голода в 1932–1933 годах в целом в СССР составила 4 миллиона человек.
— Так что разговор, что это был геноцид именно украинского народа — брехня! — воскликнул генерал. — Украинцы голодали, а все остальные от пуза, что ли, жрали? И давайте сравним. Когда Украина вышла из СССР, в стране жило сто пятьдесят два миллиона. А сейчас сто сорок шесть миллионов. Куда делись шесть миллионов? Каждый год, последние восемнадцать лет, нас становится на триста тысяч меньше в среднем. Идет вымирание нации. Настоящий геноцид. Умерло в три раза больше, чем во время голодомора, только незаметно. От нищеты, от плохой медицинской помощи. А при Сталине население росло каждый год, украинцев больше становилось, а не меньше… Так кто геноцид-то осуществляет? Новые власти или Сталин?
— Спасибо… вы мне очень помогли. Осталось понять механизм возникновения голода, почему люди перестали сеять? Неужели из жадности, чтобы большевикам меньше досталось?
— Я не экономист, поговорите с кем-нибудь другим, может, они объяснят, — подвел итог генерал Колея. — Но это все прошлое, меня же будущее волнует, что делать-то собираетесь?
— В смысле? — не понял Николай.
— А вот что я тебе скажу, Коля, я ведь высоко сижу и далеко гляжу. Ты думаешь, голосование пройдет, может быть, Янушевич победит… так?
— Так.
— А по моим разведданным, все билеты на поезда в Киев на день голосования из всех западных регионов уже месяц как скуплены! А еще заказаны сотни автобусов во всех автопарках западенщины! Прикинь, сколько стоит это все!
— А зачем? Я что-то не понимаю, — встрепенулась Алла.
— Хэ! А если я вам скажу, что, по моим разведданным, в штабе «оранжевых» заготовлено около полумиллиона оранжевых плащей и накидок и еще одна тысяча оранжевых палаток… Консервы, тушенка, сгущенка, флаги, дудки… Есть и оружие, между прочим…
— К празднику, что ли, готовятся? — не догонял Николай.
— Ага, будет вам праздник! Да неужели не понятно, дурьи ваши головы: не важно, как пройдет голосование, кто победит и кто проиграет. Выборы — это повод обвинить власть в фальсификациях и устроить переворот! Все уже заготовлено!
— Так Ищенко не меньше нашего фальсицирует! На Западе все избирательные комиссии и вся власть под ним!
— Разница в том, что Ищенко о ваших фальсификациях заявит и полмиллиона человек на площади выведет, а вы ничего не заявите, и людей, плащей, флагов, палаток, дудок у вас нет!
— Но есть власть, в конце концов, милиция, — слабо возразила Алла.
— Никто не будет стрелять, все перебегут на сторону Ищенко, все всех предадут. Янушевич обречен. Как я и говорил, сразу повысятся акции Кушмы, и он заставит подписать соглашения и принять законы, согласно которым у него будут гарантии безопасности, а президент будет лишен части полномочий в пользу премьера.
— А ведь в Раде большинство у Янушевича.
— Сейчас — да, и то весьма приблизительное, а через месяц все от него разбегутся…
На душе у Казака было мутно. Мутно и противно, как бывает, когда тебе поручают важное дело и тебе при этом от работы не увильнуть, но ты не веришь, что работа будет сделана. Это как если не наделенное умом, знаниями и информацией начальство посылает тебя добыть нечто, не существующее в природе, или решить непосильную современной науке задачу. От упрямого нежелания начальства видеть очевидную для Николая безысходность положения, да и от общей, царящей в штабе эйфории, порожденной, как теперь казалось Козаку, упрямой слепотой шефа, поощряемой и лелеемой его нечистоплотным окружением, от этой упрямой слепоты Янушевича, с какой тот весело несся к очевидному для Николая поражению, в душе поселилась тоска.
— Николай, не лезь не в свое дело, — морщась, словно от боли в животе, отрезал Янушевич, когда Козак попытался завести разговор на тему перспектив скорых выборов. — Твое дело — обеспечивать безопасность, вот и занимайся этим. А насчет политики… на меня такие умы работают! Так что не лезь, куда не надо. Я выиграю, сто процентов. Вон, на давешных теледебатах Ищенку на обе лопатки положил. Каждый должен своим делом заниматься, — назидательно поучал Янушевич. — Ринат денег дает, Анна пиаром руководит, Левинец с Клюквиным и Прудником координируют, а ты за безопасность отвечаешь, понял? Что скажешь, если Ринат Ахматов или Анна Герман полезут в твои дела? — Янушевич с хитрецой поглядел на Николая. — Так чего же ты, Мыкола, лезешь в политику? Твое дело — топтунами из наружки руководить да прослушку глушить, чтобы я и мои люди спокойно работали, понял?
Янушевич с назидательным видом покрутил пуговицу на пиджаке Николая. И этот жест вместе с обидным ударением на букве «я» в слове «понял» больно резанули по самолюбию Козака.
— Понял, ваше превосходительство, — с вызовом ответил Козак и, отходя от шефа, мысленно послал его ко всем чертям.
— Че Коля Козак такой расстроенный? — участливо поинтересовался Клюквин. — Я с ним в приемной столкнулся, он со мной даже не поздоровкался.