О. М. Нет. Именно так, в грубой форме, это и восприняли Горбачев, который думал, что можно просто посидеть за столом переговоров и все решить, хиппи, которые думали: можно просто курить травку и угорать на рок-концертах, а также бородатые геологи с гитарами, поколение дворников и сторожей и проч. Все это грубое отрицание техники, без позитива и потому не могло сработать и выжить. Все это, несмотря на сложность исполнения (всем уйти в леса), на самом деле попытка очень легко и просто выйти из ситуации.
Нам нужен не уход в леса, а прорыв в другое измерение. Попробую пояснить на примере. Прогресса нет. Возьмем, к примеру, средневековье. В V веке условно в Европе было 1000 монастырей, в X веке условно было 2000, в XV веке условно их было 4000. Логика прогресса должна подтвердить, что в XX веке их будет 8000, а их сейчас не больше 1000.
Или взять науку. Число ученых и инженеров в мире достигло пика в послевоенные годы, и начало сокращаться к концу XX века. Исчезает тип ученого как человека-исследователя, характерный для мобилизационной индустриальной эпохи. Нынешний ученый — это лох, верящий в Кришну и парапсихологию, энергию рэйки и «зеленых человечков», психотронное зомбирование и лечебные свойства мочи. И это не случайно!
Границы науки и техники они чувствуют. Но не там ищут. У каждого мира есть свой антимир. Скажем, у мира средневековья было свое «добро», жившее в монастырях и в официальной церкви, и свое «зло» в виде ересей. Вряд ли был бы прав тот, кто, чувствуя конец средневекового мира, стал бы искать зерна нового мира в ересях. Нет, наука Нового времени и эпоха Просвещения развились из иного принципа и мало общего имеют с ересями. Точно так же и «принцип», из которого вырастет будущая эпоха с ее новыми институтами, новыми людьми, новыми измерениями, не будет иметь ничего общего не только с наукой и техникой, но и с их «своим иным», то есть с паранормальными и ненаучными явлениями. Эта эпоха будет отличаться от нынешней больше, чем эпоха Просвещения от средневековья. Эта новая эпоха вообще будет отличаться от всей истории. Это будет новая история, а не новая эпоха. Возможно так же, что новая история не будет сбываться в эпохах (по-гречески — задержках), а наоборот, покажет себя в молниях, ускорениях.
Оппонент. А мировые религии не могут быть претендентами на новое мировое господство? Взять пассионарный ислам, возможно, активизируется христианство, а Китай, с его полуторамиллиардным населением принесет свое мировоззрение, Индия с ее духовными практиками…
О. М. В Индии такая разноголосица, что никаким всемирным движением это не станет, Китай после атеизма и «культурной революции» девственно чист, ислам зачахнет через 50 лет, потому что весь исламизм есть реакция на глобализацию, помноженная на доходы от нефти. Но в исламе свое западничество набирает силу… Все это партийность и политика. Никогда, конечно, мусульмане не примут в большинстве христианство и наоборот, в том виде, в каком сейчас есть ислам и христианство. Кстати, христианство будет не менее пассионарным, чем ислам в скором времени, в России это уже началось. Скоро докатиться и до Европы.
Между прочим, если взять да и перевести на европейские языки и издать миллионными тиражами книги дьякона Кураева, вся Европа обратится в Православие и уйдет под духовное окормление России. Фантастика? Нет!
Подумайте, кто такой современный молодой (до 40 лет) европейский интеллектуал? Нет, не тот европейский интеллектуал, который жил в холодную войну, демократ-либерал-левак, который сейчас у власти, им уже за 50. Я говорю про тех, кому до 40. Это поколение (несколько поколений) эскапистов, которые привыкли не работать, а жить на пособия. Им наплевать на всякие демократии, выборы, права и свободы, они увлекаются музыкой, живописью, путешествиями, тантрическим сексом, гороскопами, религией бога Джа, Гарри Поттером и джиу-джитсу. Все эти «тоталитарные секты», расплодившиеся в России (поклонники Кришны, Шанкара, Саид Бабы, рэйки и зороастризма и проч.), идут из Европы.
Но как раз на эту публику, на этих друзей Рериха и дзен-буддизма рассчитаны книги Кураева. Он — идеальный миссионер, который уже перевербовал, не побоюсь этого слова, в Православие миллионы людей. Для Европы его книги тоже идеально подойдут. Их будут читать с жадностью еще и потому, что Православие для европейцев экзотично, некая утраченная католичеством традиция. А сами католики противопоставить этому ничего не смогут. Их миссионеры — бездарные морализаторы, мало знакомые с современной культурой, как Кураев. Они не смогут говорить на одном языке с простыми людьми, а он покажет им новые горизонты. Операция «кураевизации», духовного, православного покорения Европы стоит немного — несколько миллионов долларов.
Сам Кураев мечтает окрестить Китай, но это бесполезно, так как китаец современный по менталитету — это наш крестьянин 1950-х годов, а горожанин — как наш рабочий 1970-х. Поэтому Кураев с ними на разных волнах. А вот европейцев можно всех «причесать».
Но это все баловство, хотя и геополитически полезное. Говоря о новых измерениях и новой истории, я не без надежды смотрю на христианство, скрытое под спудом греческой традиции. Радикальный разрыв между евангельскими событиями и греческой мудростью был заштопан в эпоху апологетики и Отцов церкви, а это значило пере-интерпретацию в духе неоплатонизма, который и сейчас господствует. Я верю в Воскресение Христа. Но я вижу при этом, что наука и техника не способны всерьез воспринять эту весть и смоделировать процесс (например, создать аналог Туринской плащаницы, чтобы тем самым доказать естественность ее изображения и происхождения). В то же время простая метафизическая трактовка Воскресения так же попадает мимо, поскольку делает это событие предметом текста, рассуждений, а не практики.
Если же мне укажут на молитву и прочие духовные практики, я соглашусь: в этом есть что-то подлинное. Но оно погребено под спудом теоретической метафизической, как правило, неоплатонической интерпретации.
Мне почему-то кажется, мы все должны начать ходить по воде, превращать воду в вино и проч. — и так будет лет через 300–500, потому что вера станет, возможно, настоящей ВЕРОЙ, а не тем, чем является сейчас и чье бессилие только подтверждает ее неподлинность. Настоящая вера должна открыть новые измерения для человечества, его новую историю. Она, через Христа, уже это сделала, но старая история еще душит.
Я не протестант, который предлагает откинуть традицию, — это ничего не даст. Да и как можно отвергать традицию, если это наша история, путь веры, которая шла к самой себе? Я просто предлагаю неустанно прилагать все новые усилия для понимания евангельского События и той радикальной решимости, пример которой нам дается.
Мне кажется, вера и есть решимость, а не какой-то интеллектуальный или душевный феномен. И решимости нужен простор решений, ее нельзя сковывать рамками неоплатонической метафизики. Надо больше дерзаний, надо стремиться быть святыми и пророками, ставить себе не меньшую чем эта планку. Причем, дерзать стоит не через технологию подражания, не через методическое применение правил, данных определенной метафизикой. Святость, например, есть доведение себя до чистоты, очищение от всякой целерациональности, экономической и психологической. И при этом не важно, чему ты учишь, учение будет истинным в любом случае. Оно будет нести истину, несмотря на содержание, проломит, вскроет человеческие души, высвободит их из плена собственных представлений, навязанных образов, вернет их к решению, к размаху возможностей, к великодушию.