И чем сильнее будет впечатление, что американские компании – едва ли не агенты правительства США, тем активнее иностранные государства будут мешать им вести бизнес на своей территории. Это неминуемо подтолкнет правительства к вложению денег в местные эквиваленты популярных американских интернет-сервисов или к поиску способов поставить иностранные фирмы в неблагоприятные условия по сравнению с национальными компаниями. В конце 2009 года Турция объявила о планах предоставить всем гражданам ящики на государственном почтовом сервере и построить интернет-поисковик, который будет больше отвечать “турецким вкусам”. Иран тут же последовал за Турцией, объявив в феврале 2010 года, после запрета Gmail, о начале работы над подобным почтовым проектом. Летом 2010 года иранские власти сообщили, что собираются создать национальный поисковик. Месяц спустя российское правительство заявило, что и оно подумывает предоставить каждому гражданину аккаунт в государственной системе электронной почты, например затем, чтобы облегчить идентификацию людей, пользующихся цифровыми государственными услугами (электронное правительство быстро развивается). Я уже отмечал, что российские политики всерьез увлечены идеей создания интернет-поисковика, контролируемого государством и способного конкурировать с “Гуглом”. По сообщениям российских СМИ, в проект вложено 100 миллионов долларов.
Джон П. Барлоу, киберутопист и автор текстов группы Grateful Dead, сочинивший в 1996 году “Декларацию независимости киберпространства”, либертарианский манифест цифровой эпохи, любит говорить, что “Первая поправка [к Конституции США] стала внутренним документом в киберпространстве”. Это положение, однако, может оказаться временным и измениться, как только правительства иностранных государств поймут, что предпочли бы не отдавать Америке ключевые пункты инфраструктуры информационного общества. Как только западные политики (в данном случае преимущественно американские) начинают говорить об использовании геополитического потенциала интернета, у всех остальных появляются сомнения в том, насколько разумно позволять американцам держать интернет в своих руках (и с точки зрения роли Вашингтона в управлении Всемирной паутиной, и с точки зрения доминирующего положения на ИТ-рынке компаний из Кремниевой долины).
Важно также то, что китайские и российские интернет-компании могут предложить своим пользователям гораздо более удобные и полезные сетевые сервисы просто потому, что им известны запросы соответствующей интернет-аудитории. Поэтому-то они преуспели в привлечении аудитории и, что важнее, в выполнении пожеланий правительств. Политизация сервисов “веб 2.0”, по-видимому, повышает роль местных клонов веб-сайтов с глобальным охватом. “Высокомерие [американцев] заставляет их думать, будто для Китая важны ‘Твиттер’, ‘Фейсбук’ и ‘Ю-Тьюб’. Но на самом деле важны не они… ‘Вэйбо’ (Weibo), ‘Кайсинь’ (Kaixin) или ‘Жэньжэнь’ (RenRen), а еще ‘Юку’ (Youku) и ‘Тудоу’ (Tudou) – вот что действительно важно”, – напоминает китайско-американский блогер Кайзер Ко о грандиозной популярности у китайцев национальных сетевых сервисов.
С точки зрения поборников свободы слова, неминуемый конец американского доминирования в интернете – не слишком хорошая новость. Какими бы дурными и пассивными медиаторами ни были “Фейсбук” и “Ю-Тьюб”, они, вероятно, все же надежнее защищают свободу и возможность самовыражения пользователей, чем большинство российских и китайских компаний (уже потому, что на последние государству проще надавить). Впечатляющий рост заграничной аудитории американских интернет-платформ в последнее пятилетие, сопровождающийся всеобщим восторгом по адресу “веб 2.0”, легко остановить, особенно если западные политики не признают, что деятельность американских интернет-компаний за рубежом все сильнее воспринимается как политическая. Все труднее становится убеждать мир в том, что “Гугл” и “Твиттер” – это не “Халлибертон” и “Эксон мобайл” цифровой эры.
Когда администрация президента Обамы решила прибегнуть к интеллектуальной помощи интернета для усовершенствования американской демократии, она не ожидала, что возникнет столько проблем. Когда работающие на Обаму супергики попытались сделать процесс определения повестки публичным и попросили пользователей интернета задавать вопросы, они столкнулись с жестокой реальностью сетевой демократии. Наиболее популярной темой стала декриминализация наркотиков. “Был один вопрос, который оказался самым популярным, и вопрос этот был – поможет ли легализация оборота марихуаны оздоровлению экономики и созданию рабочих мест. Не могу сказать, как это характеризует онлайн-аудиторию”, – заметил Обама. На вопрос о марихуане президент ответил отрицательно. Это происшествие отчасти остудило желание Обамы консультироваться с публикой, хотя бы потому, что публика в киберпространстве – это те, у кого больше френдов в “Фейсбуке” и кто может собрать клаку.
Если отвлечься от виртуальной агоры, идут оживленные споры о влиянии интернета на состояние реальных демократических институтов. В большинстве случаев прозрачность полезна, однако она может и дорого обойтись. Даже закаленные борцы за прозрачность сетевого образца, вроде Лоренса Лессига, начали высказываться осторожнее. Если разрешить избирателям оценивать государственные услуги, это может невольно воспитать цинизм и превратиться в политическую необходимость. Аркон Фанг, профессор Гарвардского института государственного управления им. Кеннеди, отмечает, что печальным последствием излишней прозрачности государственного управления может стать просто “дальнейшая делигитимизация правительства, поскольку прозрачность… помогает людям ловить правительство на ошибках… Это похоже на рейтинговую систему, как у ‘Амазона’, но только для оценки действий правительства, причем поставить можно только одну или две звездочки”.
С другой стороны, политики, возможно, будут реже принимать независимые решения, если им не придется думать о том, что их документы могут оказаться доступными для всеобщего обозрения в Сети. Но даже если они будут иметь в виду такую возможность, избиратели все равно могут сделать неверные выводы. Лессиг напомнил в своей язвительной статье, опубликованной в 2009 году в журнале “Нью репаблик”: то, что некий сенатор встретился за ланчем с неким гендиректором, не означает, что сенатор, от чьих действий этот гендиректор косвенно выиграет, не руководствуется соображениями общественной пользы. Конечно, лоббисты и крупные корпорации по-прежнему узурпируют сетевое пространство. Корпорации с успехом пользуются интернетом для распространения своих взглядов, адаптируя их для сегментированных аудиторий.
Политический обозреватель Роберт Райт посетовал на то, что “техника извращает изначальную идею Америки”, а “новая информационная технология не только породила влиятельные круги ‘3.0’, но и вооружила их высокоточным оружием”.
Перечень вопросов об отношениях интернета и демократии, остающихся без ответа, бесконечен. Будет ли интернет способствовать политической поляризации и “анклавному экстремизму” (термин Касса Санстайна) [20] ? Углубит ли Сеть пропасть между теми, кто без политических новостей жить не может, и теми, кто всеми силами избегает новостей? Снизится ли уровень политической грамотности, если молодежь узнает новости из социальных сетей? Удержит ли Сеть политиков будущего от рискованных заявлений до начала политической карьеры – ведь теперь эти заявления сохраняются для потомков и могут помешать им избираться? Позволит ли она расслышать новые голоса? Или критики “цифровой демократии” вроде Мэттью Хиндмена из Университета им. Джорджа Вашингтона (который считает, что “запускать веб-сайт – все равно что вести ток-шоу на общественном телевидении в 3.30 ночи”) правы, считая, что цифровое публичное пространство находится в руках элиты, “де-факто аристократии, и управляется теми, кто преуспел в высоком разговорном жанре”?