— Ребята, скоро? — слабым голосом взывал время от времени Локалов, плавающий неподалеку. «Бостон», накренившись на нос, ушел под воду, и они остались без опоры, одни в открытом море. Благо у всех троих спасательные жилеты сработали хорошо.
Надвигались сумерки, когда Мифтахутдинов и Аксенов, выбившись из сил, надули, наконец, лодку. Подобрали из воды продрогшего Локалова. Купание в Балтийском море во второй половине сентября не может доставить удовольствия. Все в изнеможении откинулись спиной на упругие резиновые борта, отдав свое утлое суденышко на волю волн. Всех мучила жажда, и только теперь они вспомнили, что в суматохе забыли в самолете и аварийный бортовой паек, и сигнальную ракетницу с ракетами.
Справедливости ради надо отметить, что вскоре после этого случая на Краснознаменном Балтийском флоте появились лодочные гидросамолеты. Сам факт их появления оказался весомым моральным стимулом: экипажи теперь знали, что если будут сбиты над морем, их не оставят на волю случая, обязательно найдут и подберут, что потом не раз и бывало. Бортовой паек и ракетницу с ракетами стали упаковывать в спасательную лодку.
На море опустилась темнота, а с ней подул холодный северный ветер. Промокшее обмундирование, которое негде и не на чем было высушить, плотно облегало тело и вызывало болезненные ощущения. Мифтахутдинов и Аксенов взялись за весла. Гребли изо всех сил, лишь бы согреться. Локалов, поддерживая болевшую руку, пытался унять дрожь.
Ориентируясь по Полярной звезде, гребли на север, к финскому берегу. Там, только там, оставалась та «соломинка», за которую еще можно было ухватиться. Правда, в финских шхерах тоже далеко не безопасно. Хотя Финляндия и заключила перемирие с Светским Союзом и ее войска не стреляли по нашим, на территории страны оставалось еще немало фашистского отребья, встреча с которым не сулила ничего хорошего.
— Тише!… Тихо, ребята! — громким шепотом воскликнул Локалов, вглядываясь в ночную тьму. — Слышу, кажется, шум кораблей.
Гусман и Юрий притихли, подняли весла. Слышно было, как, звеня, стекает с них вода. И в этот звон, все усиливаясь, вошел отчетливый рокот мотора сторожевого катера. Но ночь укрыла их надежно, и вскоре этот звук смолк вдали.
Перед рассветом ветер усилился, волны стали выше и круче, резиновую лодку бросало как щепку. Косматые гребни перехлестывали через борт. Пытались вычерпывать воду пригоршнями, но это ничего не давало, так как очередной вал сводил их усилия на нет. добавляя воды много больше, чем им удавалось вычерпать. В ход пошли сапоги. Даже Локалов, превозмогая боль, пытался помогать, но, работая одной рукой, едва не выронил сапог, и Мифтахутдинов сказал:
— Ладно, Глеб, не надо. Мы как-нибудь вдвоем… Ты лучше держи мех и весла, чтобы не смыло.
Подкрался рассвет, и ветер вдруг утих, волны уменьшились и уже не перехлестывали через борт. Рваные клочья тумана проносились над лодкой. Он становился все гуще и гуще и постепенно накрыл все вокруг плотным пологом. Стало тихо-тихо. Они потеснее сбились в середине лодки, согревая друг друга общим теплом. Мифтахутдинов закрыл глаза и сразу будто бы погрузился в другой мир. Казалось ему, что идет он по своему лубянскому бору в родной Татарии, а на пути — боровики, подосиновики, маслята сами просятся в руки, а у него и так уже полна корзинка, и брать некуда, а не брать жалко. Он нагибается, протягивает руку и… видение исчезает, перед глазами — молочная пелена тумана.
Встрепенулся вдруг Локалов, прислушался.
— Ты чего? — спросил Мифтахутдинов.
— Вроде опять тарахтит…
Прислушались. Нет. Тихо.
Каждый побывавший в бою солдат знает, что тишина на войне бывает страшнее самой яростной атаки. Она угнетает, пугает своей непредсказуемостью. Они также понимали, что эта непрочная тишина может в любую минуту взорваться треском мотора сторожевика, стрельбой и смертью.
— Что, если нарвемся на немцев? — Аксенов высказал вслух вопрос, который у каждого из них был в голове с того самого момента, когда их «Бостон» неуклюже плюхнулся в воду.
— У нас на всех один пистолет и к нему шестнадцать патронов, — невесело сказал Мифтахутдинов. — На первый случай хватит.
Почему после аварийного приводнения пистолет оказался только у летчика, установить не удалось. При вылете на боевое задание у каждого пистолет был в кобуре на поясном ремне.
— Тринадцать — для фашистов, последние три — для нас, — подхватил Аксенов.
— Плена во всяком случае не будет, — прошептал воспаленными губами Локалов.
— Комсомольцы в плен не сдаются! — резюмировал Мифтахутдинов.
— Ну, раз командир заговорил лозунгами, значит, на нашем корабле боеготовность номер один, — не удержался от подначки Аксенов.
И все улыбнулись этой шутке, а вернее, тому, что все, не сговариваясь, пришли к одному и тому же решению. Они готовы были, не колеблясь, разделить одну и ту же участь и, поняв это, стали друг другу еще ближе и роднее.
К полудню туман рассеялся, поднялся выше, а затем и вовсе исчез. Пригрело солнышко, проснулась надежда согреться и подсушить свое обмундирование. Кругом простиралось безмолвное, пустынное море. Они были одни в этом необъятном пространстве, где некуда укрыться, негде спрятаться.
Теперь встреча с неприятельским кораблем или катером могла оказаться роковой.
Слегка обогревшись, они задремали, а может, просто впали в забытье. Мифтахутдинов вдруг встрепенулся: почудилось, будто слышит детские голоса. Кричали действительно рядом, но это были невесть откуда взявшиеся чайки. Они летали кругами над лодкой, садились неподалеку на воду, а затем поднялись и улетели к северу.
— Значит, недалеко земля, раз чайки… — предположил Мифтахутдинов. Штурман и стрелок согласно кивнули. Го-ворить не хотелось.
Уже к вечеру все услышали шум моторов и насторожились, но поняли: шум доносится с неба. Там, в голубой вышине, шел воздушный бой. Юркие истребители сходились и расходились на пологих и крутых виражах, доносились короткие строчки пулеметных очередей. Аксенов не выдержал, закричал:
— Сюда, сюда!… Куда же вы?!
— Уймись, Юра, — нехотя сказал Мифтахутдинов. — У них свои заботы, некогда им на море глядеть.
Карусель воздушного боя сместилась к югу, а потом и вовсе исчезла в далекой голубизне, унося с собой и шум моторов, и мелькнувшую было надежду. Да и в самом деле, попробуй разгляди в необъятной шири моря крошечную резиновую лодку! И каждый в который уже раз вспоминал так некстати забытую в самолете ракетницу.
Как часовые на посту, сменялись в полубредовом забытьи дни и ночи, и каждые последующие сутки усиливали жажду и голод. Плиткой шоколада, чудом завалявшейся в кармане гимнастерки запасливого стрелка-радиста, подкармливали, отламывая по мизерному кусочку, раненого штурмана. На четвертый день Аксенов, не устояв перед соблазном, зачерпнул в пригоршню морской воды, глотнул и тут же стал отплевываться:
— Фу, ну и гадость! Тьфу, чтоб тебе…