Но перекрыть возможность выхода на противоположный склон – это тоже задача нашей группы. После высадки всех раненых и убитых из корпуса вертолета старший лейтенант Воронцов обещал прислать нам пулемет в поддержку. Одним пулеметом мы уже обзавелись. Но с двумя будет надежнее. А теперь осталось только ждать. Ждать одинаково и неизбежных скорых событий, и отдаленных… Скорые – это появление боевиков, это обязательный обоюдоострый бой. Отдаленные – это помощь нам извне. Интересно, сумели ли вертолетчики с базой связаться и передать данные? Цела ли связь?
Я лежал и поочередно то тропу рассматривал, то склон, по которому подобраться к нам было сложно, но возможно, то склон противолежащий, откуда по нам могут стрелять, то небо, грозящее нам скорой грозой. Гром где-то неподалеку громыхал. Значит, гроза уже пришла. Вопрос был только в том, дойдет ли она до нас в полной силе. Впрочем, в горах все звуки коварны и обманчивы. Гроза может громыхать и вдалеке, но звуки по ущелью катятся, эхом обрастают и кажутся совсем близкими…
* * *
Тебе, мама, при всей твоей нетерпимости и нетерпеливости, придется потерпеть и подождать, как ни больно тебе это будет узнать. Я, конечно же, спешил к тебе, как должен спешить каждый сын к больной матери, я старался попасть к тебе как можно быстрее, но не в моих силах повлиять на форс-мажорные обстоятельства. Плановое боестолкновение – это еще не форс-мажор, а крушение вертолета – уже то самое, не зависящее от меня. Ты будешь обвинять меня. И всем своим соседям по больничной палате расскажешь, какой непутевый у тебя сын, не пожелавший стать экономистом, но пожелавший стать простым солдатом… Ты будешь много чего вспоминать из моего детства, чтобы обвинить меня – в основном для того, чтобы перед самой собой себя оправдать, потому что ты не можешь не чувствовать, как угнетала меня с самого детства, пытаясь сделать из человека хорошо выдрессированное животное без собственного характера и без права на собственное мнение. Но, тем не менее, я даже сейчас чувствую нетерпение и стремлюсь к тебе, стремлюсь преодолеть внезапно возникшие препятствия и продолжить свой путь.
Мне нельзя опаздывать. Хотя обстоятельства стараются меня задержать. Да, я знаю, что ты и в этом тоже будешь меня обвинять. Так всегда бывало, мама, и я это хорошо помню и не думаю, что за время моего отсутствия кардинально изменился твой характер. Судя по нашему, двухмесячной давности, телефонному разговору, изменений не произошло. Ты тогда сказала, что болеешь, и все. Наверное, ты не знала еще, что с тобой, но и тогда не забыла меня упрекнуть – дескать, это я тебе все нервы с самого детства истрепал до такой степени, что ты сейчас, в своем возрасте, не будучи еще статистически старой, физически чувствуешь себя старухой. Но я, как обычно, пропустил твои слова мимо ушей. Я знал, что без этого ты не можешь, и виновный во всех твоих неприятностях должен существовать вовне, но только не в тебе самой – так ты считала и всегда искала виновных. Во всех окружающих. Но, естественно, самым виновным, причем виновным постоянно, мог быть только один человек – я…
Если у тебя что-то не получалось, ты всегда считала, что виноват в этом я. Наверное, так тебе было легче прожить, хотя ты уверяла, что жить тебе не хочется, потому что у тебя такой сын. И опять меня винила. И в мелочах, в простых хозяйственных делах. Помнишь, как ремонт дома делали… Обои клеили, а они у нас почему-то криво ложились и сильно пузырились на стенах. Ты меня винила, хотя я видел, что ты неровно клеишь, и пытался, вопреки твоей воле, выровнять. А ты возмущалась, что я под руку говорю и тебя сбиваю и что сделанное правильно искривляю. Ты из принципа не желала делать так, как я подсказывал, и все получалось хуже. Ты вообще не терпела никаких подсказок и старалась всегда сделать по-своему. Я знал, конечно, как тебя направить – тебе нужно было просто дать информацию к размышлению, и ты придешь к правильному выводу. А если указывать прямо, ты будешь наоборот делать, даже если это хуже. И кого-то в этом обвинять. Но это пустяки, это привычно, и потому не страшно. Мне даже другое привычно, когда ты в своей неудавшейся судьбе меня винила. Не припомню уже, сколько раз я слышал, что, дескать, если бы не я, то ты свою жизнь устроила бы, и была бы счастлива. Да разве я мешал тебе жизнь устраивать, мама? Я всегда был молчалив, хотя не рвался обниматься с каждым новым мужчиной, с которым ты собиралась жить. Я не видел причин, по которым мне необходимо было каждого приветствовать, потому что не я собирался с ними жить, и мне, кроме того, всегда казалось, что терпением для жизни с тобой надо обладать недюжинным, чего редко кому хватает. Попробуй-ка найди такого. Ты винила, я не возражал. Обвиняй, если тебе так легче. Я все равно вижу все достаточно трезвыми глазами… Я причины вижу…
Но не моя, мама, вина в том, что вертолет разбился… Ты уж поверь мне…
И тебе придется потерпеть и дождаться меня…
* * *
– Внимание… – прошептал старший лейтенант Валуев. – Что-то на противоположном склоне… Есть шевеление…
Гроза грозила, но грозила нам не только она.
– Вижу… – сказал младший сержант Отраднов, поднимая пулемет. – Кто-то в лохматом маскхалате ползет. Как куст. Такие обычно у снайперов бывают. Снайпера нам только и не хватает для полного счастья.
– Снайпера на склон пускать нельзя! – старлей категоричность проявил. – Они еще не знают, где мы. Будут определять для снайпера. Держи его на мушке. Пулемет выставляй… Остальные – сейчас нас понизу отвлекать будут. Гранатомет подготовьте. Накрывать, так всех сразу…
В принципе, этот пограничник вел себя как нормальный боевой командир, и просчитывал все правильно, несмотря на то что по деревьям спускаться его не научили. И мы его команды выполняли, как выполняли бы команды своих командиров.
Отраднов пулемет установил и прижался к прикладу, обмотанному под щекой половиной рукава от бушлата. Если так из пулемета прицеливаться, можно и без зубов остаться. И боевики, у который пулемет забрали, видимо, о своих зубах заботились. Мягкую свинину они не едят, а для жесткой баранины зубы надо иметь крепкие.
– Я его веду… – доложил Отраднов. – Не поднимется.
– А вот и другие… – сказал я, заметив, как тень в камуфляжке метнулась от куста к кусту. Слишком быстро для природной тени. Должно быть, эта обладала человеческими ногами. И всем остальным человеческим. И даже больше, чем человеческим, потому что в здешних краях без оружия даже тени выжить сложно.
– Не вижу, где? – спросил сосед слева, который был к этой «тени» ближе.
– Этого я держу на мушке, – сказал я. – Смотри, должны и другие быть…
– А ты не держи, стреляй… – предложил старший лейтенант. – И со снайпером пора кончать… А то…
– Нельзя пока, товарищ старший лейтенант, – поправил офицера более опытный в боевых действиях младший сержант Отраднов. – Пусть другие покажутся… Иначе мы их увидим только тогда, когда по нам стрелять начнут. А если у них минометы есть?.. А если у них минометчик хороший?.. Нельзя демаскироваться.
– Вижу еще одного… – доложил сосед слева. – Ползет… Твой, может?