Вопрос был, конечно, неуместен, потому что думать можно было целые сутки, но так и не додуматься до правильного ответа.
– Вот уж чего спросил, – пожал я плечами. – Измеряй шагами. Я думаю, метров пятьсот, не меньше. Звуки по ущелью далеко разносятся…
– Рядом они совсем, – возразил мне священник. – Где-то сразу за поворотом… Они позицию на повороте заняли. Так удобнее. На поворотах один склон ущелья всегда более пологий, и там можно позицию выше занять, чтобы весь проход контролировать…
Священник размышлял, как боевой офицер, повидавший на своем веку не один десяток засад и способный подсказать настоящим офицерам, как война делается. Мы с лейтенантом только переглянулись.
– Ну-ну… – заметил Соболенко. – Проверить недолго. Но если отец Валентин прав, то надо срочно укреплять лагерь. Здесь позиция тоже практически невыбиваемая.
– Только с противоположного склона стрелять можно, – опять заметил священник.
Надо отдать ему должное, я сам про противоположный склон хотел сказать.
– Это так. Значит, надо держать под прицелом все проходы на ту сторону. Но там склон хоть и не крутой, но почти открытый. Трудно незамеченным пройти.
– А если ночью… – опять правильно заметил отец Валентин. – Не думаю, что до ночи здесь все закончится.
– И сколько мы здесь сидеть будем? – из-за спины у меня спросила Ксения, подошедшая совсем неслышно.
Священник с лейтенантом переглянулись и поспешили дальше. Их старший лейтенант Воронцов отправил к нижнему посту.
– По возможности держите меня в курсе происходящего, – сказал я в спину. – Я буду дальше передавать командиру…
Последнюю фразу добавил умышленно для Ксении, чтобы обострить ее реакцию. И я не поторопился оглянуться на голос. Как стоял, рассматривая ущелье внизу, так и остался стоять.
– Постараемся, товарищ капитан, – пообещал Соболенко.
– Сколько, я спрашиваю, сидеть будем? Ты хоть на такой простой вопрос, капитан, ответить сможешь?
Эта дура всегда считает неразрешимые вопросы самыми простыми. Я уже давно устал возмущаться ее наивной тупостью. Но мой выпад относительно командира она словно бы пропустила между ушей. Однако я-то знаю, что она еще переваривает эти слова, как переваривает слова, сказанные в ее адрес старшим лейтенантом Воронцовым во время спуска из корпуса бывшего вертолета. Она тогда очень ждала моей взрывной реакции, а получила повторение слов старшего лейтенанта.
– Хоть на такой вопрос ответить я не могу, потому что этого не знаю, как не знает…
– Спросил бы у своего командира…
– …как не знает этого никто…
Я повернулся, не глядя на Ксению, и прошел туда, где сидели кучкой раненые семеро солдат и один из конвойных. С чужими солдатами разговаривать сложнее, чем со своими, тем более – с солдатами ранеными. Но я попытался взять тот же тон, что брал в разговоре с ними старший лейтенант Воронцов.
– Я понимаю, мужики, что вам тяжело. Но кто-то может мне помочь брустверы поставить?
– Руки целы были бы, я бы помог, – ответил младший сержант Ярков, тот самый радист, что пытался сломанными руками восстановить вертолетную рацию, но, как я понял, безуспешно.
Двое других все же с трудом, но поднялись. У одного была рваная рана сбоку на верхней части бедра, сразу под брючным ремнем, и рана сильно кровоточила, судя по пропитанным кровью бинтам. У второго в крови была вся голова и лицо залито кровью, но кровотечение, кажется, прекратилось, а глаза он промыл в местном хилом водопадике. Небольшая рана на предплечье работать ему не помешала бы. Там даже кровь через бинт не выступила.
Оставшиеся солдаты и конвойный только пошевелились, силы свои, что ли, испытывая, но не встали. Рваные раны, я уже знал по своему опыту, болят сильнее огнестрельных. А если еще и кости повреждены, то боль бывает близка к шоковой. У меня много лет назад, еще в курсантские годы, была такая рана, хотя и не боевая. Катаясь на велосипеде в лесу, нарвался боком на сук дерева. Не только бок порвал, но и ребро сломал. Долго потом дышать было больно.
С помощниками я определился.
– Ксения! – позвал я, не оборачиваясь.
И услышал, как она молча подошла.
– Твоя задача: проведи ревизию всех медикаментов и перевязочного материала. У кого что осталось…
– Проверю… – согласилась Ксения.
Она вообще-то знала, когда следует забыть про свою боль и работать. Особенно если цель перед собой видела. А сейчас она цель видела – что-то совершить под моим командованием, чтобы это, во-первых, отразилось на наших отношениях, во-вторых, могло бы дать толчок к высокой оценке моих действий со стороны командования. Она еще не верила и не осознавала до конца, что ее мои служебные дела уже могут не касаться. Много раз уже наша совместная жизнь была, казалось, полностью разрушена, но все восстанавливалось. Она надеется, что восстановится и сейчас. Но я-то знаю, что не восстановятся…
– «Аптечку» в вертолете оставили, ротозеи…
– В «аптечке» ничего не осталось, – заметил младший сержант Ярков.
– Таблетки. Кетонал, например… Еще с десяток таблеток. Возьми в общую базу, – подал я пузырек с оставшимися таблетками Ксении. – Они хорошо от боли помогают. Действуй! Рабочая команда: за мной!
Тропа по склону проходила как раз по оконечности нашего компактного лагеря-лазарета. И с любой стороны можно было ждать опасности. Но с верхним по ущелью направлением было все ясно, там была основная опасность от боевиков из полевого лагеря, но там же были и основные наши силы сосредоточены во главе со старшим лейтенантом Воронцовым. И если бы эти силы пропустили противника – а пропустить его они могут только в том случае, если они сами погибнут, – то и нам было бы надеяться не на что. Но здесь ситуация была относительно ясна. А вот что творится в нижней части – я не знал. И потому первый бруствер решил возводить прямо поперек тропы именно там, со стороны, в которую удалились отец Валентин и лейтенант Соболенко.
Про свои содранные ладони я уже забыл полностью. Не до того как-то было. И перевязанными руками работать можно было вполне. Я подносил наиболее крупные и удобные с моей точки зрения камни для возведения кладки; один из солдат, у которого вся голова была в крови, носил камни поменьше, а второй, сидя на уже уложенных камнях, укладывал другие, придавливая их как можно плотнее и даже просыпая щели собранной здесь же каменистой землей, и эту землю рукояткой ножа, а в самых тонких местах и лезвием утрамбовывая, чтобы камни не шатались. Стена получалась плотная. При толщине сантиметров в шестьдесят-семьдесят она имела высоту в полметра, а ближе к краю тропы и восьмидесяти сантиметров достигала. И даже амбразуры мы камнями выложили.
Я моментально взмок от такой работы, но, к счастью, мелкий и частый, тугими струями идущий дождь полил и слегка охладил тело. На прилипшую одежду я внимания старался не обращать, а когда внимание на что-то не обращаешь, это не мешает.