– Вы проиграли выборы. Насколько это тяжело для вас, для вашего самолюбия? Вы ведь привыкли быть частью политического процесса, и вдруг оказались в стороне.
Насколько это было болезненно, как вам удалось смириться с этим?
– Я так устроен, что, начиная то или иное действо, всегда моделирую самый плохой результат. И потому оказываюсь не в ситуации обвала, а в ситуации, что не дошел, не дополз, не хватило. В данном случае не хватило немножко времени, и было предательство со стороны власти и, скажем откровенно, «ЛУКойла». Значит, будет политическая пауза. Хватит семь раз быть депутатом.
– А что теперь делать?
– Не пропаду.
– Нуда, я понимаю, вы хороший каменщик. Но…
– И водитель.
– Да, и водитель.
– Но главное, что хороший профессионал.
– Вы поддерживали Примакова.
– Собственно, он меня вернул в правительство. Несмотря на протесты Кремля, на протесты отморозков в оппозиции, я ему за это благодарен.
– А почему Кремль был против этого?
– Если б я знал достоверно. Но предложить могу две версии. Во-первых, на меня нет крючка, как на большинство других, значит, Шахрай может взбрыкнуть. Вовторых власть, особенно в последние годы, обновляется, в хорошем смысле обновляется, в том числе за счет большого числа провинциалов и непрофессионалов.
В этом случае любой выскочивший на вершину власти провинциал…
– То есть чтобы стать министром, надо быть дзюдоистом и питерцем?
– Это одно из ответвлений, мы об этом поговорим. Я имел в виду другое. И вот пришел юрист, допустим, из провинции. Он сейчас в фаворе. Он во власти. Что значит для него появление рядом Шахрая? А вдруг затмит? А вдруг обыграет? То есть такая страховка и профилактика. Это всегда было.
– В вас говорит здравый расчет и разум? Или это обиженное самолюбие?
– В данном случае я цитирую Попцова Олега Максимовича.
– У вас не было ощущения, что вас предали? Вы работали вовсю, чтобы Евгений Максимович Примаков пошел на президентские выборы, и вдруг, одним росчерком пера, все псу под хвост?
– Это не предательство. Это ошибка и, наверное, в чем-то слабость человеческая. Его ошибка, его слабость. Я это так оцениваю.
– Я понимаю, да. А не было у вас ощущения такой личной опустошенности?
– Уже нет. Иммунитет огромный…
‹5 июня 2000 г.›
– Вы работали в комитете Госдумы по финансам, министром финансов России. Покаяться ни за что не хочется?
– Абсолютно. Финансисты редко в чем-то каются. По-моему. Как это вдруг произошел дефолт, что это вы там начудили?
А чего такого-то? Вы имеете в виду, что ничего такого и нет в дефолте? Или в том, что кучка людей неожиданно и радостно играла в ГКО? И почему-то эта кучка людей имела инсайдерскую информацию и не сильно пострадала от дефолта? В отличие от всей страны… А… Информацию откуда взяли? Вы можете назвать людей? Могу.
Конечно. Из тех, кто принимал решения, кто играл на ГКО?
Например, господин Починок.
Господин Починок… Не принимал решений?…узнал о решении семнадцатого августа, я думаю, семнадцатого с утра. Или, по крайней мере, шестнадцатого вечером, когда он уже ничего не мог сделать. А это… Он потерял хоть копейку?
Из тех десяти людей, которые сидели за столом утром пятнадцатого августа на даче у Кириенко, никто, по моим сведениям, никто из них не играл. Я, конечно, не видел те материалы, которые прокуратура изъяла как базу Московской межбанковской валютной биржи…
А Починок потерял достаточно крупную сумму, я знаю, он жаловался.
Что у нас сейчас происходит? Вот прошло почти два года. Вы думаете, экономический рост, который сейчас идет, он взялся сам по себе? Он взялся только через девальвацию, через дефолт.
– Михаил Михайлович, я это обожаю. А вы не пробовали сбросить на нас атомную бомбу, а потом наслаждаться, что все-таки – это удивительно – природа продолжает жить!
– Тем не менее. Не было бы обесценивания рубля, не было бы отказа по внутренним долгам и сдвижки по внешним, то не было бы сегодня и сбалансированного бюджета.
И экономического роста, который продолжается уже полгода. Это достаточно очевидно, на самом деле.
– Я занимаюсь российским мелким и средним предпринимательством, не только и не столько телевидением. И когда слышу, что в России есть некоторый рост, меня всегда интересует, насколько это совпадает с мнением людей в одной индустрии со мной.
– Не совпадает?
– Не совпадает. Роста, который у нас был до того, и близко нет.
– Вы говорите о среднем бизнесе. А возьмите легкую промышленность, пищевую, кондитерскую.
– Ну когда стало безумно дорого покупать, то мы делаем вид, что у нас пошел подъем.
– А почему делаем вид? Легкая или швейная промышленность производит сегодня в три раза больше товаров, чем она делала два года назад. Конечно, два года назад она лежала на дне…
– Абсолютно верно.
– Но сейчас делают в три раза больше, а будут, я думаю, через два года делать еще в три раза больше. Это реальный рост.
– Прелесть состоит в том, что каждый раз мы рассматриваем экономику как набор флуктуации и говорим: посмотрите на эту отдельно взятую отрасль. Неужели она не растет?
– Нет-нет-нет. Стоп-стоп-стоп. А почему отдельно взятую?
– Давайте возьмем какой-то средневзвешенный показатель…
– Мы берем средневзвешенный.
– Давайте. И какой вы насчитали рост? И давайте сразу оговоримся: в чем?
– Слава богу, не я считаю. Считает Госкомстат, по одним и тем же методикам десять лет.
– Это люди, которых арестовали? Эти?
– Ну, их арестовали за другие дела. Не за то, что они пРирисовывали один нолик к имеющимся цифрам. Да уж не знаю. Они считают по одним и тем же методикам десять лет. Они показывают, что у нас в первом квартале в промышленности рост более десяти процентов, прирост валового продукта шесть процентов. По сравнению с первым кварталом девяносто девятого года. И… Для того чтобы государству верили, оно должно быть а) предсказуемое и б) порядочное. По отношению к своим гражданам. Когда государство говорит: ребята, я перенес на российскую почву систему государственных краткосрочных заимствований, существующую во всем мире…
– Не краткосрочных. А вообще – государственных заимствований.
– ГКО – это государственная краткосрочная…
– Казначейская облигация.
– Виноват. Вечно со словами путаюсь.