Но с какого момента Путин теряет доверие к своим друзьям? Где та грань, когда ты говоришь, к примеру, любимой собаке: «О! Ты становишься опасной!»? Это происходит, когда она пытается тебя укусить, когда начинает тебя рвать.
И здесь не случайно то, что при разрешении многих споров Путин всегда берет паузу: собирает информацию, следит за развитием событий, ведет себя абсолютно как дзюдоист. Во всех движениях видно его спортивное начало, он борется до последней секунды. И когда идет борьба за позицию, за захват, он ждет движения противника, анализирует его и реагирует тогда, когда приходит время, но очень часто и очень профессионально держит паузу. Важное умение Путина во всех конфликтах — держать паузу. Поэтому никогда не угадаешь развитие событий по-путински: всегда предсказывают какие-то сроки, которые оказываются неправильными, фамилии, которые оказываются не теми. Путин оценивает ситуацию по иному категориальному ряду, нежели большинство российских политиков до него. Он всегда привносит тот фактор, который был убран из политики Волошиным.
Волошин является очень сильным теневым политиком, деятелем, который вывел из политики понятия «моральный» и «аморальный», но оставил иные: «технологичный» и «нетехнологичный». Путин возвращает в политику понятие морали, но привносит туда иные краски. Он все время смотрит на морально-нравственную составляющую того или иного дела. Для внешнего мира у него всегда есть один и тот же ответ: суд. Если возник какой-то скандал, то обращайтесь в суд, пусть суд решит. Что с точки зрения логики и права безупречно, но в условиях более чем специфической системы России (хотя она постепенно и выздоравливает) звучит отсылом в никуда. Иными словами, политкорректно, но не очень реалистично.
На самом деле то, что происходит в политических кругах, — это всегда сбор Путиным информации по реальной мотивации поступков и понимание, есть там предательство и обман или нет. И к большой чести Путина как личности надо отметить, что он не принимает решений под давлением, то есть не позволяет оказывать на себя избыточное эмоциональное влияние. Хотя, с другой стороны, многие начинают этим пользоваться, публикуя компромат на людей, которые, каким кажется, могут быть назначены, засвечивая фамилии, как бы пытаясь вынудить Путина принять решение (зная, что Президент к этому относится крайне негативно), и тем самым пытаются не допустить этих людей до власти. Боязнь Президента оказаться под давлением врагов или манипуляторов общественным мнением является важным фактором. Достаточно изуверский подход.
Как говорит Сергей Борисович Иванов: «Путин не любит победу нокаутом. Путин всегда предпочитает победу по очкам». Когда возникло, например, противостояние спецслужб, Путин никогда не давал одной группе забить другую. Он, проанализировав, подождав, использовал возможность развести противоборствующие группировки и прийти к победе — но по очкам, не через нокаут. Это очень важный момент, потому что часто в ближнем окружении Путина возникают вот эти ссоры и склоки, и их он всегда разрешает с базовой позиции.
Это очень серьезная тема — разрешение споров и конфликтов в окружении Путина. Повторюсь, Путин может простить все, кроме предательства по отношению к себе. Он может простить небезупречность, он может простить слабости, может простить неэффективность, невозможность справиться с той или иной задачей. Но чего Путин не прощает никогда — это предательство. Причем предательство может быть совершенно разным. Как, например, в случае с Леонидом Геннадьевичем Парфеновым.
Многие почему-то считают, что Парфенов был чуть ли не последним представителем свободной журналистики, вместе с Савиком Шустером, что, вежливо говоря, весьма далеко от действительности. Напомню, что после того как старая команда НТВ ушла сначала на канал ТНТ, а потом на канал ТВ - 6, который позже стал каналом ТВЦ, активней всех там бегал и кричал «Нет, нет, мы не смеем бросать Гусинского!» именно Шустер, первым ушедший на новое НТВ к Иордану. Позже к нему присоединился и Леонид Геннадьевич Парфенов. Так вот, Парфенов всегда хорошо знал правила игры, но ему на пятки очень плотно наступала программа Герасимова, который, помимо всего прочего, исполнял роль его непосредственного начальника. Когда тогдашний руководитель НТВ Николай Сенкевич был за границей, господин Парфенов запустил бомбу — поставил в эфир на Дальний Восток интервью с вдовой убитого Яндарбиева, которое он снял не без помощи Администрации Президента, выставившей единственное условие — не показывать интервью до вынесения окончательного приговора. Дело в том, что по законам Катара эмир не имеет права помиловать обвиняемого в случае, если члены семьи жертвы публично заявят о том, что они против помилования. Поскольку речь шла о жизни российских граждан, обвиняющихся в убийстве Яндарбиева, очень важно было соблюсти все формальности. Но Леонид Геннадьевич решил по-другому. Он, несмотря на договоренности, все же показал этот сюжет до оглашения приговора и стал ждать реакции. Реакция последовала незамедлительно — был, как говорят, звонок из Кремля, и Герасимова попросили снять сюжет из эфира.
Парфенов согласился это сделать, но попросил начальство выдать ему письменное распоряжение. Герасимов допустил ошибку и требуемое распоряжение выдал. Парфенов тут же переслал его в газету «Коммерсантъ», чего не имел права делать, так как все работающие на НТВ подписывали эксклюзивный договор о неразглашении внутренней документации — это нормальная практика во всем мире. «Коммерсантъ», конечно же, с радостью вцепился в эту историю. Парфенов, выйдя в прямой эфир, сюжета не дал, хотя по закону о средствах массовой информации вполне мог его поставить или хотя бы сказать, что ему это сделать запретили, после чего обежал практически все важные кабинеты. Я знаю это точно, поскольку он заходил и к Грефу, и ко многим другим моим друзьям — просил о помощи. Но тут была совсем другая ситуация — фактически Парфенов ради попытки снять неугодных ему начальников не только нарушил установленные с Кремлем договоренности, но и подверг людей ненужному риску, чем бесповоротно подтвердил, что ему нельзя верить. Он-то был уверен, что общественность выступит за него и потребует смены Герасимова и Сенкевича. Однако Сенкевич, поступив как настоящий воин, проявил твердость и тут же уволил Парфенова за нарушение закона. Сам Путин и его окружение отнеслись к происшедшему не как к внутрителевизионной склоке, а как к несоблюдению договоренностей, как к факту предательства, где во имя абстрактных телевизионных целей жертвуют конкретными человеческими жизнями, жизнями наших офицеров. И это уже за гранью. Кремль ни в коей мере не настаивал на увольнении Парфенова — просто он его не восстановил. Кремль ведь не всегда запрещает, иногда он всего лишь убирает руку. А если ты изначально приходишь туда с просьбой о помощи, то после таких жестов, конечно же, начинает казаться, что ты теперь в страшной опале и гонении.
Путин ломает людей. Я знаю многих, кого постигла эта участь. Он, например, абсолютно сломал Шендеровича. Причина проста — они все вечно от него чего-то ждут. Знаете, у телевизионщиков есть такое: ты начинаешь, сидя в ресторане, ждать, узнают тебя или нет. А шампанского пришлют или нет, а понравится или нет? Они все время сидят и глазами стреляют. Это входит в привычку. Так было у Евгения Алексеевича Киселева, у Владимира Познера, да практически у всех происходит такая аберрация сознания. Начинает казаться, что если ты на экране, то ты значим. А если ты появляешься там со знаковыми людьми, то ты значим невероятно. Создается экстраполяция авторитета приходящих людей на себя. Именно поэтому многие начинают считать себя гуру, идут в политику. Им кажется, что каждое их слово ловят, и если они скажут всем пойти и скинуться с обрыва, то все не просто туда пойдут, а помчатся вприпрыжку. А потом, когда выясняется, что ничего подобного не происходит, они искренне удивляются. И как только исчезает это магическое зеркало телевизионного экрана, они вдруг все куда-то деваются. Они сбиваются, становятся неинтересны.