Вообще, в зале было предостаточно моих недоброжелателей. Практически все присутствующие считали меня выскочкой — и я мог их понять, ведь в «доапостольские» годы я отнюдь не вел праведную, в их представлении, жизнь. Но понять — не значит простить. Если угодно, мне вообще было нелегко, если не невозможно, найти в зале журналистов, испытывавших ко мне симпатию. Бесспорно, не надо забывать, что в этом профессиональном сообществе подобное отношение является своего рода нормой. Взаимное шипение и плевки друг в друга воспринимаются как пожелание доброго утра — серпентарий чистой воды!
Но, с другой стороны, кто я для них? Как могут воспринять мой теперешний апостольский статус все те, кто еще не так давно считал себя вершителями судеб, а теперь вынужден отрабатывать гонорар, полученный от богатых ублюдков с политическими амбициями? Как любили эти люди рассказывать о своей близости к власть имущим и о беседах с самим Президентом, хотя зачастую Путин разговаривал не с ними лично, а еще с сотней других журналистов. Но ведь взгляд его был обращен не ко всем ним, а только к рассказчику! Ах!… А теперь появился этот выскочка (то есть я), которого Президент принимает тет-а-тет?! С таким положением дел невозможно мириться! Это несправедливо!!!
Они правы. Вот раньше, когда их продажность была высокооплачиваемой и им не надо было сидеть на всяких там пресс-конференциях неизвестно с кем, жизнь в стране была совсем иной. Лучше. По крайней мере, для них. Но их хозяева поставили не на ту политическую лошадку — и, как результат, одним туманный Альбион, а им потеря статуса. От регулярных телевизионных эфиров к редким газетным статьям и радийным комментариям. Теперь им приходится терять время в этой жуткой компании, чтобы задать лишь один вопрос: «Означает ли это, что Путин останется Президентом пожизненно?» — и, высмеяв любой мой ответ, настрочить что-нибудь о «так называемом» Страшном суде. Конец света для многих из них давно наступил, но они так и не заметили его приближения и, словно обезглавленные куры, все так же продолжают суетливо перебирать лапками.
Но не только эти жалкие создания собрались сейчас передо мной. Пожаловали и молодые волки, готовые прославиться любым способом. Что ж, сегодня у них определенно есть шанс. Конечно, они могли бы написать обо мне какую-нибудь ложь, после чего ждать ответной реакции и тем самым заставить всех запомнить свое имя. Даже не надо особо оригинальничать, сойдет что-нибудь самое простое: «Гейтс — любовник Соловьева?» или «Соловьев — отец моего ребенка-мутанта. Мальчику два месяца, а он уже говорит и у него крылья!» Или, наконец: «Соловьев обматерил своего коллегу! Неужели апостолам можно все?» Но зачем ждать, когда вот он я, на блюдечке с разноцветной каемочкой?
А ведь они ничегошеньки не понимают. Они даже не подозревают, зачем их собрали в этом месте. Сидят тут и наигранно хлопают наивными глазками. Ведь это не они пришли поглазеть на невесть что возомнившего о себе журналиста, это я вызвал их на ковер! Все, что представляется им стечением обстоятельств, приведших их сюда, является частью плана, который задумал я. А помогли его осуществить как мои апостольские способности, так и расторопность Ильи. Именно он проследил по списку приглашенных, чтобы я никого не забыл.
Только не надо сейчас рассуждать о мести, ладно? Апостол не имеет права на столь низменные чувства! А с другой стороны, может, я всего лишь получаю удовольствие от своей работы? Внезапно что-то вырвало меня из состояния глубокой задумчивости. Ах, да — из разрозненного хора, звучащего где-то на втором плане, исчез запинающийся голос солистки. Отчаянная девушка из неизвестной мне газеты наконец-то завершила свой бесконечный вопрос и преданно ждала комментариев.
Но я не спешил отвечать.
Я молчал.
Не моргая, я продолжал пристально смотреть в зал, и ни один мускул не двигался на моем лице. Неподвижность, царившая во мне, была абсолютной. Со стороны я, наверное, напоминал грозную восковую фигуру. Пауза затянулась настолько, что по залу медленно разлилось недавнее напряжение и слух тяжело сдавила звенящая тишина. Я продолжал молчать. Велась прямая телевизионная трансляция пресс-конференции, и можно было представить, какой ужас сейчас творился в аппаратных и в кабинетах больших начальников. Провал, полнейший телевизионный крах! Что показывать — тишину?
Я ждал. Мне хотелось, чтобы тишина напряжения впиталась камерами и микрофонами, заполнила провода и эфир, насытила пульты и фидеры, передалась через экраны мониторов и телевизоров всем, кто сейчас видел меня. Я знал, что рано или поздно режиссеры поймут мой замысел и прикажут операторам взять и держать мой крупный план. А еще лучше, суперкрупный — одни глаза, во весь экран.
Затягивающая сила молчания.
Все подавляющая энергия тишины.
Стихия и первоэлемент, противопоставляемый Слову, и его предчувствие — бесконечный материал созидания.
Я притягивал к себе взоры сидящих в зале и остро чувствовал, как меняется их настроение. Презрение и пренебрежение, злоба и зависть, ирония и обожание уходили. Под гнетом моего молчания все их эмоции преображались в одну общую — беспощадный, животный, первобытный страх. Забавно устроен человек — как все-таки просто его испугать! Первая защитная реакция — смех или ирония — мгновенно сменяется отчаянием, накатывающим под воздействием собственных предрассудков и комплексов. Оставьте человека одного, в холодной комнате и непроглядной темноте, и лишите возможности слышать даже собственное дыхание — через несколько часов его психика не выдержит. Отсутствие привычных сигналов от органов чувств организм воспримет как повод для страха.
Так и сейчас. На пресс-конференции главный герой не должен молчать, это противоречит правилам игры, а значит, в мозгах граждан начинается смятение. А учитывая то, что лицо героя не выражает никаких эмоций, ненавидящие меня начинают понимать, что смешки на сегодня закончились. Шуточки не прошли — оказывается, я все вижу и слышу и каждому собираюсь воздать по заслугам. По делам и по мыслям. По их мерзким и гнусным поступочкам и по всем тем псевдоинтеллектуальным потугам, которые эти карикатуры на божественное творение принимали за плод высшей нервной деятельности.
Ваше время пришло.
Я встал. Хотя это не совсем точное описание действия, которое я выполнил. Скорее, я вытянулся вверх, сохраняя свои естественные пропорции. Я мог бы стать любого роста — пробить головой потолок и сравняться с памятником Петру, дать ему по треуголке и вернуться к своему изначальному росту! Но я замер, достигнув двухметровой высоты. Преображение происходило буквально на глазах. Это по-прежнему был я, но мой внешний вид стремительно менялся. Словно бригада талантливых гримеров-невидимок внезапно приступила к работе: из современного человека средних лет я преобразился в эпического героя Ветхого Завета. Прическа удлинилась, волосы оказались расчесаны на прямой пробор, лицо украсили усы и борода. Современный костюм уступил место просторному хитону, а вместо ботинок на ногах оказались сандалии. От меня исходило свечение — неяркое, но вполне ощутимое, похожее на знакомый с детства голубоватый огонь газовых конфорок.
Медленно я развел руки в стороны, на мгновение задержав их и образовав светящийся крест. Затем, продолжив движение, я поднял руки немного выше и направил ладони в сторону зала.