– Тому, кто спросит вас…

– А о нашей беседе кто-то узнает?

– Вас беспокоит ваша программистская деятельность? Успокойтесь. Моя профессия обязывает меня держать язык за зубами и в более щекотливых делах. Все это хранится только у меня в голове.

Да, все это – в полном объеме – осталось только у меня в голове, потому что окончание разговора я не стал записывать на диктофон. Мало ли каким образом может попасть в руки Лоскуткову кассета, и ни к чему слышать майору, что частный сыщик учит постороннего изощренному способу обмана ментов.

Только тут я заметил, что щека у Гоши начинает слегка припухать. Лоскутков может быть удовлетворен, если такое удовлетворение ему поможет пережить случившееся, – не он один остался косноязычным. Челюсть у Осоченко наверняка повреждена, если не сломана. Но, вероятно, спал Паша Гальцев разутым и в схватку вступил точно так же. И если менту досталось каблуком, то Осоченко всего-навсего пяткой. Легко отделался.

– У вас дома лед есть?

– Есть в холодильнике.

– Сейчас поезжайте домой и обязательно лед приложите к щеке. Иначе к обеду беседовать с вами будет невозможно. А я часам к десяти подъеду к вам на фирму.

– Я могу забрать ключи? – спросил Гоша.

Я кивнул. Он взял свою связку и остался ждать.

– Что еще?

– Остальные…

– Что – остальные?

– Ключи.

– Вы хотите забрать мою связку?

– От квартиры можете оставить, а от фирмы я хотел бы взять.

Так вот откуда такое количество ключей на связке.

– Эта связка принадлежит пока ментам. Спросите свои у майора Лоскуткова, когда встретитесь.

– А нам обязательно встречаться?

– Точно сказать не могу, но думаю, что он захочет с вами побеседовать в любом случае, независимо от того, получит известие о вашем визите сюда или нет. Сейчас он сильно занят поимкой Лешего. Чуть освободится и вас вызовет.

– Я сам к нему зайду. Телефончик мне не подскажете? Чтобы договориться предварительно.

Я сказал номер. Гоша записывать не стал. Надеется на свою память. Это хорошо, если только не встретится снова с Пашей Гальцевым. Паша вполне в состоянии память совершенно отбить одной пяткой.

Гоша ушел. Я закрыл за ним дверь и посмотрел на часы. Половина седьмого. До открытия фирмы, где мне предстоит оплатить номер сотового телефона, остается полтора часа. Ехать домой смысла нет. Посижу здесь, поразмыслю над ситуацией.

Я повесил куртку на спинку стула и сел уже не в кресло, а на диван, разложенный любящим, похоже, удобства Пашей Гальцевым. Даже подушку «домушник» отыскал. Можно и мне прилечь. Ночь провел неспокойную.

Я прилег, вытянулся. И прямо под локоть мне попал какой-то предмет. Поднял. Раскрытый нож-выкидыш. Острейший – бриться можно. Как я еще не обрезался…

Вспомнился телефонный звонок Гальцева. Тот сообщил, что Гоша атаковал его с ножом. Забирать оружие «домушник» не стал. Ладно, отдам хозяину при встрече. Я сложил лезвие и сунул нож в карман куртки.

Итак…

Итак, что мы имеем на настоящий момент нового?

Санька!

3

Этот случай имел громкие последствия. Если раньше происшествия с девушкой в подъезде и с молодой толстой женщиной в городском бору до института вообще не доходили – были они не такими по своим последствиям, то сейчас погибла студентка, многие ее так или иначе знали, многие просто встречали в коридорах, и это не могло оставить ее сокурсников безучастными наблюдателями. Хотя начались каникулы и студентов трудно было собрать. Менты перетрясли все общежитие, почти изнасиловали студенческий совет в поисках ответов на поставленные вопросы, опросили и тех, кто был в той комнате, и тех, и кто не был, кто в другой комнате тоже отмечал окончание учебного года. Ходили по квартирам всех, кто жил в городе. Допрашивали. Потом собрали всех вместе там же, в комнате, чтобы произвести следственный эксперимент. Рассадили по прежним местам.

Выпито было в тот вечер – не в этот, не в день следственного эксперимента – достаточно много, и мало кто нормально соображал. Многие ушли раньше. Но Леший помнил все. И достаточно четко, вплоть до выражения каждого отдельного лица.

Он сам удивлялся этому. И больше всего удивлялся тому, что сейчас совершенно не боялся. Словно через какую-то ступень переступил. И как хорошо, что он почти не пил тогда. Что сумел проанализировать все, все вспомнить и построить линию своего поведения. Очень простую и эффективную линию.

Но этого – свою готовность – он никому не показал.

Наоборот, когда его допрашивали, он ссылался на то, что был пьяный и плохо помнит все происшедшее. И вместе с вопросами вспоминал, вспоминал мучительно, с сомнениями и противоречиями, со страхом и стыдом. Понемногу. Сначала одно говорил, потом задумывался, пытался якобы вспомнить.

– А, может быть, вот так…

И предлагал прямо противоположное.

Основные вопросы были обращены к нему. Другого это смутило бы, заставило бояться. Он так и вел себя, как вел бы себя кто-то другой, – не проявляя уверенности, но в то же время холодно оценивал каждое слово, прежде чем его произнести. Обдумывал, хотя обдумывать ему было совершенно нечего. Ответ на каждый вопрос он уже знал. Он даже сами вопросы сумел предвидеть и просчитать. Даже гораздо больше вопросов и более четко сформулированных вопросов, которые смогли бы поставить его в тупик без предварительной подготовки. Но менты на такие вопросы оказались неспособными.

– Она, кажется, сказала, что с ним вот пойдет сегодня спать… – сказала одна из девушек, показывая на Лешего, и посмотрела на него даже со страхом, словно знала, что он к убийству причастен, словно все видела. От одних мыслей, от одного представления он стал девушке уже страшен.

А он смутился. И стал вспоминать. Да, он сам хотел пойти с погибшей. Он даже ходил по коридору и искал ее. Он помнит, что она куда-то на другой этаж поднималась. Потом снова приходила. А потом вообще исчезла.

– Да, она раньше его ушла… – сказала другая девушка. – Я помню, что он ее искал…

– Она с парнями с третьего курса на лестнице курила… – вспомнил один из парней.

Не было этого. Леший отлично помнил, что этого не было. Он просто умело дал направление их мыслям. Как и думал. И они стали вспоминать то, чего не было, путая действительное и возможное. На самом же деле убитая дважды или трижды выходила в туалет. И он, как назойливый хвост, провожал ее по коридору. А она пыталась со всеми встречными поговорить, на ком-то из встречных повиснуть. Ей на каждом парне хотелось повиснуть. На какие-то моменты она в действительности пропадала из его поля зрения в запутанных коридорах общежития. И его видели в этом коридоре одного. А сейчас посчитали, что он ее искал. Леший очень хорошо дал направление мыслям других. И получилось, что она ушла, а он еще оставался здесь. Так и в протоколе записали. И вообще оказался он в стороне от всяких подозрений. А если уж не в стороне, то, по крайней мере, на меньшем подозрении, чем многие другие из присутствующих, которые никак не могли доказать, что они не ушли вместе с ней. Хотя они и не доказывали.