За лето Берксон и Маккарти побывали на авиабазе Крич, а также в Ираке и Афганистане. Теплого приема они не удостоились. Когда они подсчитывали количество «предейторов» в ангарах авиабазы Крич, один офицер ВВС пожаловался в Пентагон: дескать, мои «микроменеджеры» указывают ему, что он должен делать. Но на авиабазе Крич Берксон и Маккарти отыскали свободные людские ресурсы «емкостью» от двух до трех экипажей-«капсюлей» и доложили, что «налет» пилотов составляет всего шестьдесят часов в месяц. На этом они не остановились. Штабисты в Багдаде и Кабуле изрядно разозлились на «чинуш из Вашингтона», явившихся с проверкой. Однако имело значение лишь то, что этим двоим удалось найти незадействованные ресурсы.
Комитеты конгресса по ассигнованиям не очень-то понимали, как реагировать на пожелания специальной группы по средствам РНР, поскольку эти запросы шли вне традиционного бюджетного процесса. Почти всегда финансирование в конечном счете утверждалось, но процедура отнимала слишком много времени, так что конгрессмены упорно предлагали распустить спецгруппу и вернуться к стандартным бюрократическим процедурам. Я пару раз менял структуру спецгруппы и переименовал ее при администрации Обамы, – в общем, вел с Капитолийским холмом привычную игру в наперстки, растянувшуюся на три года, чтобы гарантировать существование в Вашингтоне механизма, позволяющего эффективно поддерживать боевых командиров на местах.
Остаток моего министерского срока мы сосредоточились на увеличении возможностей РНР в Ираке и Афганистане. К июню 2008 года ВВС доложили, что радикально увеличивают количество воздушных патрулей с использованием БПЛА. В следующем месяце я одобрил перераспределение 1,2 миллиарда долларов из бюджета министерства на приобретение пятидесяти самолетов MC-12 – известных как «либерти» и способных передавать потоковое видео и собирать другие разведданные, – в первую очередь для Афганистана. Эти относительно недорогие, морально устаревшие двухвинтовые самолеты – традиционно презираемые ВВС – отлично справлялись с порученной задачей. Распределение ресурсов РНР между Ираком и Афганистаном доставляло постоянную головную боль Центральному командованию, но всегда выручал здравый смысл: «предейторы» использовались как охотники на боевиков, а «либерти» как нельзя лучше годились для противодействия акциям с использованием СВУ. Мы разрабатывали и развертывали также многие другие камеры и платформы как воздушного, так и наземного, стационарного базирования, чтобы обеспечить наши войска оперативными разведывательными данными и защитить базы и форпосты, особенно в Афганистане. Когда я покидал свой пост, боевое дежурство несли почти шестьдесят «капсюлей».
Упрямство Пентагона, нежелание сосредоточиться на текущих войнах, неготовность поддерживать командиров и части в зонах боевых действий неприятно меня поразили. На нижних уровнях выдвигались неплохие идеи, но преодолеть бюрократическую стену им удавалось крайне редко, а иначе было не добиться, чтобы тебя выслушали и восприняли всерьез. Военные слишком часто «придушивали» младших офицеров, а иногда и не только их, если те осмеливались подвергнуть сомнению существующую практику. Выступая перед офицерами ВВС через несколько дней после создания специальной группы по средствам РНР, я дал понять, что поощряю назревшие перемены, неортодоксальное мышление и уважительное инакомыслие. Я вспомнил предыдущих реформаторов ВВС, ту институциональную враждебность и то бюрократическое сопротивление, с какими им довелось столкнуться. Я попросил присутствовавших в аудитории офицеров среднего звена здраво оценить, насколько эффективно организована, укомплектована и оборудована их служба. И снова повторил, что меня беспокоит наше благодушие «в военное время и неспособность предоставить ресурсы, необходимые прямо сейчас на поле боя». А потом произнес фразу, которую перед самым выступлением записал карандашом на листе с текстом своей речи: «Люди привержены старым способам ведения бизнеса, и потому-то нам кажется, будто мы в кресле у стоматолога».
В Вест-Пойнте в тот же день я рассказывал кадетам о военном руководстве. Понимая, что мои слова тут же разойдутся по всей армии, я сказал:
«Чтобы преуспеть в асимметричных сражениях двадцать первого века – а именно они, на мой взгляд, окажутся доминирующей формой боестолкновений в ближайшие десятилетия, – нашей армии потребуются лидеры, наделенные чрезвычайно гибким мышлением, находчивостью и фантазией; лидеры, готовые и способные думать и действовать творчески и решительно в меняющемся мире, в конфликтах, к которым мы попросту не могли подготовиться за шесть минувших десятилетий… Лишь одно останется неизменным. Мы по-прежнему будем нуждаться в мужчинах и женщинах в военной форме, которые станут называть вещи своими именами, станут говорить подчиненным и начальству то, что есть на самом деле, а не то, что тем хочется услышать… Если офицер – слушайте меня очень внимательно, – если офицер не режет правду-матку и не поощряет откровенность, он оказывает себе и армии в целом медвежью услугу».
Памятуя о статье, опубликованной чуть ранее неким армейским подполковником, который весьма критически оценил старших офицеров, я добавил: «Призываю вас облачаться в мантии бесстрашных, трезвомыслящих, но лояльных диссидентов, когда того требует ситуация».
Из-за трений по поводу РНР и других проблем с ВВС (об этом ниже) мою речь восприняли как атаку на руководство этого ведомства. На пресс-конференции вскоре после речи в Вест-Пойнте меня спросили, таково ли было мое истинное намерение. Я ответил, что на самом деле за многое хвалил ВВС в своем выступлении, а критиковал военную бюрократию – по всем направлениям и родам войск, особенно в отношении обеспечения потребностей фронтовых частей. Все согласились, что оба выступления отражают мысль, которую я озвучил публично при вступлении в должность: нужно сфокусироваться на войнах, которые мы ведем сейчас, не забывая о потенциальных конфликтах, и потому необходимы серьезные перемены в управлении всеми ведомствами и службами. И первый шаг был сделан.
Раненые
На мой взгляд, скандальная ситуация с амбулаторным лечением раненых в госпитале имени Уолтера Рида бросила тень на высшее военное руководство военно-медицинской службы и на министерство обороны в целом. Я не сомневался, что руководство даже не подозревало о том бюрократическом и административном кошмаре, с которым слишком часто сталкивались наши раненые солдаты, равно как и об организационных, финансовых и житейских трудностях, ожидавших этих бойцов и членов их семей. Скандал вызвал множество откликов в прессе, стали появляться исследования, где приводились факты, свидетельствующие о состоянии дел в других госпиталях и медицинских центрах, и руководство военно-медицинской службы совместно с министерством приступили к исправлению положения.
За все годы работы министром мне не доводилось видеть, чтобы военные брались за решение проблемы с таким рвением, такой страстью и такой поспешностью, а всего-то и требовалось, что осознать – мужчины и женщины, которые пожертвовали своим здоровьем ради страны, не получают должного ухода после стационарного лечения. В процесс активно включились даже высокопоставленные генералы и адмиралы. Не думаю, что это объяснялось исключительно карательными мерами с моей стороны, наподобие увольнения высоких чинов. Я всегда был убежден, что военному руководству нужно только объяснить: они подвели наших героев, – после чего мгновенно предпринимаются попытки сделать все правильно. А вот сложившиеся бюрократии, военные и гражданские, будь то в министерстве обороны или в министерстве по делам ветеранов, – совсем другая история.