Минувшие четырнадцать лет ознаменовались и иными значительными изменениями в международной обстановке. Как я не раз говорил Бушу-43 и Конди Райс в мой прежний правительственный срок, проблемы или кризисы, как правило, возникали, решались и заканчивались. Война судного дня в октябре 1973 года – серьезный кризис, чреватый конфронтацией с Советским Союзом, – завершилась в течение нескольких дней [46] . Даже иранский кризис с заложниками, весьма острый, болезненный и затяжной, продлился всего 444 дня. Но сегодня уже не представлялось возможным оперативно разрешить проблему и забыть о ней – нет, сегодня проблемы продолжали накапливаться. Аппарат служб национальной безопасности, призванный улаживать подобные проблемы, разросся до гигантских размеров, но в конечном счете все приходилось делать восьми людям: это президент, вице-президент, государственный секретарь, министр обороны, председатель Объединенного комитета начальников штабов, директор Национальной разведки, директор ЦРУ и советник президента по национальной безопасности.
Большую часть времени мы работали вместе в Ситуационном центре Белого дома, который никоим образом не похож на высокотехнологичные, хайтековские центры из голливудских фильмов. Думаю, многие четырехзвездные командующие в армии и на флоте, а также в ЦРУ, могут похвастаться существенно более технологически «продвинутыми» конференц-залами и оперативными центрами с самым передовым оборудованием. Когда я покидал администрацию в 1993 году, Ситуационный центр Белого дома представлял собой обыкновенный конференц-зал: несколько телеэкранов, пара-тройка проекторов, но в основном пользовались флипчартами, поскольку экраны и проекты нередко выходили из строя. За столом обычно усаживались вдесятером – по четыре человека вдоль каждой стороны и по одному с торцов; президент садился в торце, под президентской печатью на стене.
В годы президентства Буша-43 комплекс Ситуационного центра был отчасти модернизирован. Его разместили в другом помещении, появилось даже два окна; впрочем, это новшество лично я посчитал бессмысленным, потому что окна постоянно закрывали ставнями по соображениям безопасности. Главное техническое улучшение состояло в установке аппаратуры для видеоконференций: теперь президент и прочие члены нашего «кружка восьми» могли вести переговоры лицом к лицу с коллегами и партнерами на другом конце света. Президент Буш регулярно проводил видеоконференции с нашими послами и командующими войсками в Ираке и Афганистане. Экраны для отображения карт тоже стали получше. За новым столом помещалось до четырнадцати человек, еще двадцать могли сесть вдоль стен – помощники, секретари и иные приглашенные. При этом зал был довольно тесным, и всегда существовала опасность кого-то задеть или придавить, если слишком быстро отодвинуть стул. На мой вкус, число «заднескамеечников», которые сидели на всех совещаниях (и исправно делали заметки), кроме наиболее важных, чересчур возросло по сравнению с былыми временами; я, скажу честно, был не в восторге – а как прикажете предотвращать в таких условиях утечки информации? Как ни печально, при президенте Обаме положение только усугубилось, особенно на заседаниях по афганской войне.
Рассаживались всегда в соответствии с протоколом, как при Буше, так и при Обаме. Президент неизменно садился во главе стола, вице-президент располагался по правую руку от него, государственный секретарь – по левую. При администрации Буша-43 я сидел рядом с госсекретарем Райс; при администрации Обамы мне отвели место с другой стороны стола, рядом с вице-президентом Байденом. Это было не очень-то удобно, учитывая, сколь часто мы с ним расходились во мнениях.
Под столешницей прятались розетки для подключения ноутбуков и прочих электронных устройств. Но я никогда не видел, чтобы кто-то ими пользовался. В основном мы беспокоились, как бы не пролить кофе на электронику и не поджарить все на столе – и, возможно, всех за столом. Со временем я стал ненавидеть долгие часы заседаний в Ситуационном центре – бесконечные дебаты, повторяющиеся дискуссии, бесплодные и изнурительные попытки найти наилучшее среди худших решений… (По-настоящему хороших вариантов не предлагалось и не рассматривалось практически никогда.) Через несколько месяцев после инаугурации президента Обамы я предложил разрешить спиртное на ранних вечерних заседаниях. Многие согласно закивали, но, увы, этим все и ограничилось. Помню, какой-то предприимчивый сотрудник повесил шторы на вечно закрытые ставнями окна. Обама, едва зайдя внутрь, сурово спросил: «Кто это сделал?» На следующий день шторы исчезли. В общем, Ситуационный центр обставлен по-спартански; возможно, это правильно – ведь там принимаются решения о жизни и смерти, о войне и мире.
Также мне пришлось провести чудовищно много времени в самолетах. Почти во все свои международные поездки я отправлялся на видавшем виды (от роду несколько десятков лет) «Боинге-747» с маркировкой «E-4B» на фюзеляже; этот самолет модернизировали, чтобы разместить на борту Национальный оперативный центр – фактически мобильный центр управления. У него нет иллюминаторов, корпус надежно защищен от всевозможных помех, способных повлиять на работу электроники. Самолет может заправляться в воздухе, так что, если не считать необходимости профилактики, ремонта и обслуживания, я мог летать круглосуточно 365 дней в году – восемнадцать часов из Вашингтона до Сингапура, четырнадцать до Багдада, семнадцать до Кабула. В передней части фюзеляжа имелся просторный кабинет, совмещенный со спальней (двухъярусная кровать), сугубо утилитарный и обеспечивавший безопасную телефонную связь в любой точке мира. Единственным отвлекающим фактором были топливопроводы, скрытые за подвесным потолком: когда происходила дозаправка в воздухе, я вынужденно прислушивался к бульканью тысяч фунтов топлива – и молился, чтобы не случилось протечки. Еще на борту имелся неплохой конференц-зал, где коротал время перелета старший персонал; большой, но обычно битком набитый отсек для прессы и целая вереница электронных постов, где несли службу остальные сотрудники. Помимо экипажа на борт брали полный комплект технических специалистов, чтобы при необходимости «подлатать старушку», и подразделение службы безопасности, охранявшее самолет на земле. Во многих отношениях мой «воздушный» кабинет не отличался от земного – мне всегда можно было дозвониться, а благодаря магии современной электроники электронные письма из Пентагона мгновенно переправлялись в небеса. И стоило только мне устроиться в уединении, чтобы почитать или вздремнуть, как самый младший из моих военных помощников на борту непременно приносил новую кипу деловых бумаг. Генералы и адмиралы не позволяли министру расслабиться ни на миг в бесконечном потоке работы.
Я налетал на этом самолете год, прежде чем обнаружил, что могу выбирать блюда, которыми нас кормят. В последующие несколько лет всем на борту приходилось разделять мои категорически нездоровые предпочтения в еде: чизбургеры с беконом, сандвичи с солониной, сыром и кислой капустой, барбекю. Экипаж даже прозвал наш самолет «Большая рулька». За четыре с половиной года я побывал в ста девяти странах, провел на борту самолета тридцать пять рабочих недель (250 дней путешествий) и лично съел шестнадцать фунтов грудинки. Отдаю должное ВВС – они ведут замечательную статистику.