На обратном пути домой я остановился и в Варшаве, и в Берлине, чтобы проинформировать правительства Польши и Германии о результатах моих встреч в Москве. Президент Польши Лех Качиньский в Варшаве дал понять, что хотел бы ускорить процесс развертывания противоракетной обороны, чтобы завершить необходимые процедуры до выборов 2009 года. Польский министр обороны Александр Щигло сдержанно отметил, что предложение США (развертывание десяти ракет-перехватчиков дальнего радиуса действия в Польше) будет «внимательно рассмотрено» и не следует «предопределять исход переговоров». Кроме того, он сказал (этот рефрен я слышал неоднократно на протяжении многих лет), что любой военный план призван в первую очередь укрепить безопасность Польши.
После поездки я доложил президенту Бушу, что в Польше и Чешской Республике имеются внутриполитические проблемы относительно предлагаемой системы ПРО: два ведущих коалиционных партийных блока в Польше выступают против, а в Чехии правительство озабочено разногласиями с парламентом и предстоящими выборами. Опросы показывали, что более половины чехов против размещения радарной станции на территории страны. В Польше, по данным одного опроса, 57 процентов населения были против ракет. Госсекретарь Райс, в Москве в середине мая, а затем президент Буш, на своем ранчо в Кроуфорде и во время визитов в Польшу и Чешскую Республику, подчеркнули решимость США продолжать движение по намеченному плану. Путин тогда предложил в качестве альтернативы совместное использование данных российской РЛС в Азербайджане. На встрече министров обороны стран НАТО в Брюсселе в июне, в присутствии министра обороны России Сердюкова, я заявил, что, несмотря на предложение Путина, мы не намерены отказываться от проекта системы ПРО.
Двенадцатого октября 2007 года мы с Конди встретились в Москве с нашими российскими коллегами – в формате «двое на двое», – а также с президентом Путиным. Мы привезли предложения, еще более привлекательные для россиян, нежели те, которые я выдвинул в апреле, в том числе условие, что ракеты-перехватчики не могут быть поставлены на боевое дежурство, пока Иран не продемонстрирует, что обладает баллистическими ракетами с ядерными боеголовками.
Путин пригласил нас к себе на дачу в Подмосковье. По дороге мы миновали множество шикарных поместий и торговых центров, причем эти магазины ничуть не уступали внешне высококлассным моллам в богатых американских пригородах или в фешенебельных районах Лондона, Парижа и Рима. Жизнь в России явно изменилась к лучшему – во всяком случае, для некоторых, особенно тех, кто жил по соседству с Путиным. Его дача оказалась большой и красивой, но произвела на меня впечатление утилитарной, больше похожей на корпоративный пансионат. Путин заставил нас подождать примерно двадцать минут; американская пресса потом язвила, что мы оба «набирались смелости». Наконец он пришел, извинился и объяснил, что говорил по телефону с премьер-министром Израиля Эхудом Ольмертом, обсуждал иранскую ядерную угрозу.
Нас провели в простой, средних размеров конференц-зал, посреди которого стоял большой овальный стол. Каждому предложили минеральной воды, кофе и несколько пирожных. Нас с Конди сопровождал очень компетентный посол США в России Билл Бернс и переводчик. К Путину присоединился министр иностранных дел Сергей Лавров, министр обороны Сердюков, начальник Генерального штаба генерал Балуевский и переводчик. Едва все расселись, как в зал запустили прессу, которая довольно долго толкалась за лучшие места. Убедившись, что аудитория собралась, Путин почти десять минут говорил в основном о противоракетной обороне. Он позволил себе сарказм: «Однажды мы можем захотеть разместить систему ПРО на Луне, но прежде чем до этого дойдет, есть опасность упустить шанс на согласие из-за вашего упорства в реализации собственных планов». Он предупредил нас насчет «стремления во что бы то ни стало выполнить предыдущие договоренности со странами Восточной Европы». Нам с Конди не слишком понравилось, что нас используют в качестве реквизита, но мы соблюдали протокол, а когда мы получили разрешение ответить, пока русские не выгнали прессу, я попытался сгладить впечатление и сосредоточился на плюсах совместной работы. После ухода прессы мы с госсекретарем переглянулись и дружно закатили глаза. Дача Путина, шоу Путина.
Когда приступили к обсуждению, Путин продолжал настаивать, что наши планы представляют угрозу для России, поскольку Иран в краткосрочной перспективе безопасен для США и Европы. Он показал нам карту с оценкой дальности иранских ракет (концентрические круги) и названиями немногочисленных стран, которых эти ракеты могут достичь. Он сказал, что данные круги – похоже, нарисованные от руки школьником с цветными карандашами – отражают последние оценки российской разведки. Я легкомысленно прокомментировал, что России нужна новая служба разведки. Он даже не улыбнулся. Как мы и уславливались с Конди, я представил наши новые предложения, призванные убедить русских, что ракеты в Польше и радар в Чехии нисколько не угрожают России – наоборот, открывают возможности для сотрудничества. Мы предложили новые планы по совместной разработке архитектуры противоракетной обороны, которая будет защищать Соединенные Штаты, Европу и Россию; объявили, что согласны с идеей Путина обмениваться радиолокационными данными с целью создания интегрированной системы управления и защиты; посулили дополнительные «меры прозрачности», в том числе кадровый обмен, который позволит россиянам контролировать нашу систему, а нам соответственно, их; как я уже говорил, проявили готовность привязать развертывание ПРО в Европе к усилению иранской ракетной угрозы, вести совместный мониторинг военных программ Ирана и поставить ракеты на боевое дежурство, только когда иранская угроза подтвердится. Путин, казалось, искренне заинтересовался этими предложениями и прямо об этом сказал. По-моему, все российские представители, за исключением генерала Балуевского, были уверены, что Соединенные Штаты искренне желают сотрудничать с Россией. Мы договорились организовать консультации экспертов, чтобы конкретизировать высказанные идеи.
В ходе встречи я написал Конди записку – мол, Балуевский напоминает мне о «старых добрых временах». Она ответила: «Когда-то он считался умеренным прогрессистом. Но все меняется». После нескольких часов встреч подряд я послал Конди другую записку: «Терпеть не могу дипломатию. Уже и забыл, насколько я на самом деле не люблю этих парней». Чуть позже Конди, меня и посла Бернса с женой принимали за ужином Сергей Иванов и его супруга. После ужина я сказал Конди: «Ну, некоторые мне все же нравятся».
На следующее утро я выступал с речью в Академии Генерального штаба, здание которого тоже представляло собой образчик сталинской архитектуры. Едва войдя в зал, где собралось несколько сот российских офицеров, я понял, что аудитория настроена недружелюбно. Председательствовал на встрече пожилой генерал, типичный суровый красный командир, а бледные и хмурые лица аудитории выражали недоверие и недоброжелательность. Я рассказывал о реформах, которые необходимы для создания современной армии, и говорил о возможностях сотрудничества в будущем. Русские офицеры продолжали держаться настороженно: они явно крайне подозрительно относились к США, к нашим военным и ко мне, а также, очевидно, им не нравились реформы в Российской армии. Когда настала пора задавать вопросы из зала, некий полковник спросил меня, почему Соединенные Штаты хотят захватить Сибирь. Закаленный многолетним опытом ответов на вопросы членов конгресса, я довольно быстро справился со ступором, в который меня ввергла эта фраза. Я просто ответил, что ни о чем таком мы даже не помышляем. Позже Билл Бернс объяснил, что якобы за несколько недель до моего выступления Мадлен Олбрайт публично рассуждала о том, как Россия могла бы развивать Сибирь в условиях, когда край обезлюдел и вообще население России сокращается. Тот полковник и другие офицеры сделали из слов Мадлен соответствующий вывод [48] . Обычная российская паранойя.