На 1980 год также приходится начало восьмилетней войны между Ираком и Ираном, которая вспыхнула в сентябре, – напали иракцы. Подход США и администрации президента Рейгана было сугубо практичным – мы не хотели, чтобы какая-либо из сторон одержала полную победу; в тот или иной момент мы предоставляли скромную тайную поддержку обеим участникам конфликта. Все пошло прахом в связи с тайной продажей иранцам противотанковых ракет: прибыль от этой торговли скрытно направлялась в Центральную Америку, на поддержку антикоммунистического движения контрас в Никарагуа. В этом и состояла суть скандала «Иран – контрас», который разразился в ноябре 1986 года, едва не похоронил администрацию Рейгана и закрыл для меня возможность стать директором ЦРУ в начале 1987 года. Словом, жизнь научила осторожности в отношениях с Ираном.
В последние два года президентства Рейгана Соединенные Штаты фактически воевали с иранцами в Персидском заливе, когда обеспечивали военно-морское прикрытие кувейтских нефтяных танкеров. Некоторые наши корабли напоролись на иранские мины; мы отвечали ударами возмездия, а потом случился трагический инцидент, когда корабль ВМС США непреднамеренно сбил иранский пассажирский самолет.
С начала 1980-х годов отношения с Ираном дополнительно отравлял тот факт, что Иран был главной опорой террористической организации «Хезболла» – предоставлял террористам деньги, разведданные, оружие, обучал бойцов и посылал полевых командиров, а также готовил террористов-смертников, которые взорвали, в частности, посольство США и казармы морских пехотинцев в Бейруте в начале 1980-х. До нападения «Аль-Каиды» на Соединенные Штаты 11 сентября 2001 года «Хезболла» убила больше американцев, чем любая другая террористическая группа в истории.
В 2004 году нас с Бжезинским попросили стать сопредседателями комиссии по политике США в отношении Ирана, созданной под эгидой Совета по международным отношениям. Одна из причин, по которым после ухода с поста директора ЦРУ я переехал на Северо-Западное побережье, заключалась в желании впредь избегать участия в подобных проектах. Но тогда, из-за уважения и дружбы с Бжезинским и президентом Совета по международным отношениям Ричардом Хаасом, я согласился.
Комиссия опубликовала свой отчет в июле 2004 года, она признала провал неоднократных попыток на протяжении предшествующих двадцати пяти лет наладить отношения с Тегераном, но пришла к выводу, что военное вмешательство США в Афганистане и Ираке, на восточных и западных границах Ирана соответственно, изменило «геополитический ландшафт» и может предложить новые стимулы для взаимовыгодного диалога. В отчете рекомендовалось предпринимать избирательные дипломатические усилия для решения таких вопросов, как иранская ядерная программа. Еще предлагалось снять американские возражения в отношении гражданской ядерной программы Ирана при условии твердых гарантий, использовать экономические контакты в качестве «рычага позитивного давления» на Иран плюс усилить пропаганду демократических ценностей, «не ограничиваясь призывами к смене режима». В целом рекомендации учитывали то обстоятельство, что пресловутое иранское упрямство наверняка будет препятствовать прогрессу в отношениях.
Когда к власти пришел президент-«реформист», ходжат-оль-ислам-оль-мослемин («аятолла») Сейид Мохаммад Хатами – один из тех, кто в 1998 году призывал к «диалогу с американским народом», – а «реформаторы» одержали убедительную победу на всеобщих выборах в 2000 году, рекомендации, изложенные в отчете комиссии, казались вполне приемлемыми, даже несмотря на продолжающуюся поддержку Ираном террористов и боевиков. Однако, учитывая события двух последующих лет, в том числе выборы нового президента, сторонника твердой руки, и поддержку Ираном шиитских экстремистов, которые убивали наших солдат в Ираке, к моему возвращению в правительство в конце 2006 года рекомендации из отчета совершенно утратили актуальность. О них настолько быстро забыли, что, когда, после представления моей кандидатуры на должность министра, кто-то спросил Стива Хэдли, известно ли администрации о моей позиции по Ирану, изложенной в таком-то отчете, Стив, как мне передавали, в полном недоумении переспросил: «В каком, говорите, отчете?»
Двадцать третьего декабря 2006 года, через пять дней после моего утверждения на посту министра обороны, Совет Безопасности ООН проголосовал за наложение на Иран экономических санкций, как бы «интернационализировав» тем самым давние действия Соединенных Штатов – американцы вводили санкции против Тегерана при администрации Клинтона и в первые годы администрации Буша. В своей речи 10 января 2007 года, объявляя об изменении стратегии в Ираке и начале «Большой волны», Буш также сказал, что отныне американские войска будут преследовать иранских агентов на территории Ирака, «пособников мятежа»; что важнее, президент сообщил, что отправляет в Персидский залив второй авианосец и приказал развернуть в регионе батареи ПРО с ракетами «Пэтриот». На встрече в Белом доме 21 января Райс передала мне записку: «Иранцы занервничали. Надо ковать железо, пока горячо».
Беда была в том, что занервничали не только иранцы. Некоторые конгрессмены и политические обозреватели публично рассуждали, не готовимся ли мы еще к одной войне, – и опасения возрастали всякий раз, когда администрация извещала о новых «происках» и «пакостях» со стороны иранцев. На пресс-конференции 2 февраля я попытался найти правильный баланс, заявил, что второй авианосец должен усилить наше давление на иранцев в ответ на их действия по обучению террористов и поставки шиитским экстремистам, воюющим против США в Ираке (мы были уверены, что иранцы убили – либо готовили убийц – пяти американских солдат, погибших в Кербеле 20 января), а также показать нашу озабоченность непреклонным стремлением Ирана обзавестись собственным ядерным оружием. Я подчеркнул, что «мы не планируем воевать с Ираном». 15 февраля я сказал: «Уже в который раз вынужден повторить – мы не ищем предлога для войны с Ираном». Но ни мои интервью, ни слова Чейни, произнесенные несколько дней спустя – мол, «все карты по-прежнему на столе» (так и было на самом деле), – не помогли покончить со спекуляциями.
Аятолла Хомейни, верховный духовный лидер Ирана, выступил публично 8 февраля и предупредил, что Иран нанесет ответный удар в случае нападения Соединенных Штатов. Одновременно командующий военно-морскими силами корпуса стражей исламской революции объявил о проведенных испытательных стрельбах: иранцы испытали противокорабельную ракету, «способную поразить большой военный корабль». Пытаясь скрасить последствия этого заявления, я сообщил прессе после встречи министров обороны НАТО в Севилье, что мы наблюдали за испытанием, и «за исключением пуска ракеты, это был обычный день в Персидском заливе».
Примерно в это же время администрация начала публиковать доказательства того, что иранцы поставляют элементы СВУ иракским террористам, убивающим наших солдат. Мы не могли доказать, что к поставкам причастны высокопоставленные иранские чиновники, но лично я полагаю их осведомленность об этом несомненной; я требовал от наших командиров большей агрессивности – выявляйте иранских агентов в Ираке, преследуйте их и убивайте. Напряженность в отношениях с Ираном стала еще ощутимее в марте 2008 года, когда ВМС корпуса стражей исламской революции захватили пятнадцать британских моряков и морских пехотинцев, которых обвинили в незаконном проникновении в иранские территориальные воды. (Я тут же распорядился, чтобы моряки США и морские пехотинцы не патрулировали в Заливе и не высаживались на другие корабли без прикрытия боевых вертолетов или корабля в пределах огневого поражения. Я не собирался рисковать жизнями наших моряков и морпехов, случись им попасть в руки иранцев.) Четыре дня спустя Соединенные Штаты начали военно-морские учения в Персидском заливе, с участием двух авианосцев и десятка других военных кораблей, – впервые с 2003 года сразу два авианосца провели совместную тренировку в Персидском заливе.