– Это невероятно, я разберусь, кто отдал такое распоряжение.
Выяснилось, что установить микрофоны приказал комендант лагеря, чтобы контролировать самого капитана Эриксона и получить на него компрометирующие материалы, которые помогли бы ему избавиться от своего конкурента.
Нас неоднократно навещали эксперты и ответственные сотрудники военного министерства, которые хотели получить представление о наших мнениях и взглядах, а также нашем умении эффективно работать. Руководителем одной из рабочих групп был полковник Лоуэлл (он, к сожалению, погиб во время военных действий в Корее), который до Второй мировой войны занимал пост военного атташе в Берлине. Полковник рассказывал, что его интернировали в начале войны и выслали из Германии вместе с дипломатическим персоналом. Представители вермахта при этом обращались с ним очень порядочно. Он заверил нас, что будет относиться к нам ничуть не хуже. Это обещание было в действительности выполнено. Лоуэлл остался в моей памяти как честный и прямой американский солдат, с которым можно было говорить обо всем открыто и чистосердечно.
Эксперт по России оказался хорошим специалистом своего дела, правильно оценивавшим все проблемы, касавшиеся советской империи. Однако американцам явно не хватало сведений о Востоке, характере и образе мышления населения, положительных и отрицательных сторонах жителей восточноевропейских стран.
Нам все больше и больше давали материалов для обработки и оценки. То, что нам удалось сделать, произвело на американцев большое впечатление. Они конкретно убедились в том, что мы располагаем высоким уровнем знаний и большими возможностями для организации эффективной разведывательной деятельности.
И все же даже в начале 1946 года, когда я поднимал вопрос о реализации своих предложений, реакция американцев была уклончиво-сдержанной. В то время все еще серьезно опасались отрицательных последствий такого шага, в первую очередь политического характера. И наши спонсоры осторожничали. Надо, говорили они, подождать, пока у общественности притупятся негативные эмоции в отношении немцев и Германии и утихнет восторг по поводу русских союзников. Население Америки должно увидеть истинное лицо Советов и убедиться в агрессивности их намерений. В противном случае в таком демократическом государстве, как Соединенные Штаты, неизбежно возникнут внутриполитические трудности, что крайне нежелательно.
В декабре 1945 года американцы обратились ко мне с предложением разрешить группе Бауна заняться в небольших масштабах контрразведкой. Я согласился, так как увидел в этом возможность сделать первые шаги к развертыванию нашей активной деятельности.
Как я уже упоминал, Баун находился в распоряжении контрразведывательного корпуса (КРК) – подразделения службы «Джи-2». По соображениям секретности контрразведчиков не проинформировали относительно моей личности. Может показаться смешным, но до 1949 года я значился в розыскных списках КРК. А Баун поначалу думал, что он был первым из немецких разведчиков, с кем стала сотрудничать американская секретная служба.
Серьезное изменение в общественном мнении США произошло после того, как советские войска в феврале 1946 года оккупировали северную часть Ирана [38] . Наши вашингтонские спонсоры объяснили мне, что американцы не любят, когда их не принимают всерьез. А тут они посчитали, что оккупация Северного Ирана означает ничем не обоснованный выпад против Соединенных Штатов. Настроение большинства жителей Нового Света почти мгновенно изменилось. Они поняли, что Советский Союз не переходит, как многие думали раньше, от тоталитарного режима к демократии, пусть в иной форме, чем на Западе, но к демократии. Американцы стали считать, что теперь, как и прежде, надо принимать в расчет агрессивность Советской России. Такое изменение общественного мнения еще не привело к немедленному принятию нашего проекта, но значительно ускорило работу над разработкой конкретных форм сотрудничества с нами. И в Европе, где оставался Вессель, наметились отправные точки для приложения наших сил в недалеком будущем.
Теперь мы могли чаще ездить в Вашингтон. Нас сопровождал американский офицер, но не в целях охраны или конвоирования, а чтобы мы не заблудились, так как не знали города и плохо еще говорили по-английски. На деньги – их нам выдавали, как и всем пленным, – можно было делать кое-какие покупки. Нам устраивали экскурсии по городу, знакомили с его достопримечательностями и историей.
Капитан Эриксон проявлял трогательную заботу о нас, старался помочь нам решить наши проблемы. Во время пребывания в Соединенных Штатах мы совместно с нашими спонсорами старались использовать все возможности для подготовки к тесному сотрудничеству не только в профессиональном, но и чисто человеческом плане для завоевания взаимного доверия, столь необходимого в такой трудной деятельности, как разведывательная.
Медленно, но верно приближался час возвращения на родину. Попрощавшись с американскими друзьями, мы 1 июля 1946 года отплыли на транспортном корабле типа «Либерти» и через неделю прибыли в Гавр. Во время плавания стояла чудесная погода, океан был спокоен. И мы наслаждались воздухом, водой и солнцем. Сопровождал нас капитан Эриксон, который затем остался в Германии на длительный срок. Обслуживали нас внимательно, питание было хорошим. По вечерам для военнопленных и команды на палубе крутили фильмы. Но больше всего наше настроение поднимало сознание того, что мы возвращались домой, в Германию.
После высадки в Гавре нас на военном транспортном самолете доставили во Франкфурт-на-Майне. Оттуда мы выехали на двух автомашинах в Оберурзель, где для размещения рабочей группы были подготовлены три дома. Первое время мы находились на казарменном положении – здесь и жили, и работали. В четвертом доме, окрашенном в голубой цвет, – мы так и называли его «голубым» – располагался американский штаб связи в составе капитана Эриксона и полковника Д. Через день к ним присоединился капитан Хальштедт.
В первую очередь завершили формальности по освобождению нас из плена. Мы стали полностью свободными. Начались переговоры с американскими офицерами. Речь шла о том, как лучше организовать работу и привести к общему знаменателю американские и немецкие намерения и желания.
Дома, в которых мы размещались, были обнесены забором из колючей проволоки, чтобы избавить нас от нежелательных посетителей. Участок примыкал к лагерю Оберурзель, в котором находились подследственные заключенные, главным образом по политическим мотивам. Маскировка – лучше не придумаешь. Все считали, что мы – тоже узники. Но это для непосвященных. На самом деле никто не ограничивал нашей свободы. Мне и моим сотрудникам сразу же предоставили возможность встретиться с семьями.