Когда из глубин поднимается страх,
Когда Увертюрой Двенадцатого года
Ревет в репродукторах голос народа,
…
Ведь жизни и смерти лежат на весах,
Ведь жаждет погрома не горсточка сброда,
А родины-мачехи грозная рать…
(Нина Воронелъ)
Когда советская «грозная рать» жаждала погрома? Как это себе представляет Нина Воронель — «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход»? Почему увертюра Чайковского и образ Отечественной войны 1812 г. сделаны символом антисемитизма? Ведь антисемитизм — специфическая интеллектуальная конструкция, привязка к ней 1812 года просто нелепа. При этом тема погромов поднимается даже самыми знаменитыми поэтами в момент, когда еврейская элита буквально встала у рычагов власти и никакой возможности даже символических протестов не было. В большой поэме Александр Межиров так объясняет свои мрачные пророчества:
Потому что по Москве
Уже разгуливает свастика
На казенном рукаве.
…
И кощунственно молчат
Президенты наши оба.
И в молчанье — христиане…
С этой темой государственного антисемитизма и даже «казенного» фашизма легко сопрягается ненависть к победе над фашизмом! Уже одна эта шизофреническая связка разрушала сознание русской интеллигенции, которая в первую очередь находилась в поле воздействия этой кампании, а от нее болезненные разрывы шли и по ткани массового сознания. В. Гроссман сказал, что дело нашей войны было неправое. Он писатель, но на этом пути даже идеологи с академическими регалиями идут на подтасовки. Так, поднятый на пьедестал историк и философ М. Гефтер пишет: об «ответственности и пагубности военного союза Гитлера и Сталина, из которого органически проистекали… возможности человекоистребления, заявленные Холокостом».
Гефтер подменяет понятие «пакта о ненападении» понятием военного союза. Это — идеологическая диверсия, способ усугубить в русских комплекс вины. При этом историка нисколько не смущает, что пакты о ненападении с Гитлером Англия и Франция подписали в 1938 г. — на год раньше СССР. У него и в мыслях нет сказать, что из тех пактов «органически» вытекал Холокост — только из пакта с СССР. О том, что все подобные историки самым чудесным образом «забыли» о Мюнхенских соглашениях, и говорить не приходится.
Кампания по созданию гипертрофированного образа русского антисемитизма в общественном сознании и России, и Запада развертывалась именно в тот момент, когда происходило отстранение большинства граждан России от участия во владении и пользовании национальным богатством. При этом возникало расслоение не только в социальной плоскости, но и в этнической — евреи оказывались привилегированной этнической группой.
Этому явлению Рывкина дает, как она говорит, «простое и реалистическое объяснение» — евреи стали владельцами огромной доли собственности просто потому, что они «конкурентоспособны для занятия мест в новых и наиболее сложных сферах экономики — таких, как финансы, внешние экономические отношения, рынок ценных бумаг и др.». Это, конечно, никакое не объяснение — «евреи конкурентоспособны потому, что конкурентоспособны». Но важен сам факт — в стране возникло острое «этносоциальное неравенство». При этом сама Рывкина, как социолог, признает, что этносоциальное неравенство — то есть различие социального положения в зависимости от этнической принадлежности — всегда есть предпосылка для недоверия и боязни (фобии). Более того, она называет его главной причиной напряженности в межнациональных отношениях.
Как пишет Рывкина, «подавляющее большинство респондентов [евреев] работают на должностях специалистов». Очевидно, что в ходе приватизации, когда практически вся государственная собственность была присвоена «прослойкой специалистов», этносоциальное неравенство резко обострилось. Более того, половина евреев сегодня работает в «гуманитарной сфере». Поскольку деньги и манипуляция сознанием стали в России главным средством господства и власти, то бригада «мастеров денежных дел» и специалистов-гуманитариев предстает перед русскими как господствующее меньшинство. И оно приобрело ярко выраженные этнические черты.
Этот раскол сопровождался культурным и даже мировоззренческим расхождением: Влиятельная часть евреев декларировала себя как принципиальных противников не только традиционного для России типа хозяйства, а и всего жизнеустройства. Фурман, обвиняя русских в антисемитизме, представляет евреев как наиболее «прозападную» этническую группу в России. На основании опроса 1991 г. он пишет: «С тем, что на Западе создано лучшее из возможных обществ и нам надо следовать за Западом, согласились 13,2% русских и 52,5% евреев» [66]. Но если большинство евреев считают благом то, что для русских бедствие, — не это ли и есть причина напряженности, вполне объективная предпосылка юдофобии? Ведь юдофобия в переводе на русский означает «страх перед иудеем».
По данным Рыбкиной, в 1995 г. из числа тех, кто собирался идти на выборы, 71% евреев собирались голосовать за партии «радикальных демократов» — Гайдара, Явлинского и Б. Федорова (а если прибавить «народный капитализм Св. Федорова, то доля сторонников радикальной рыночной реформы среди евреев достигала 81%). А за КПРФ собирались голосовать лишь 3% евреев. Это очевидное противопоставление меньшинства массе, возникновение «двухполюсного мира».
Удивляться приходится тому, что эти предпосылки антисемитизма не превратились в активную юдофобию. И причина этой устойчивости заключается как раз в тех ценностях русской культуры, которые интенсивно разрушаются усилиями «специалистов-гуманитариев» из еврейской элитарной интеллигенции.
§ 7. Разрушение связующей силы государства
Как говорилось выше, одной из главных сил созидания народа является государство. Оно же служит и механизмом, непрерывно воспроизводящим народ. Война, целью которой был демонтаж советского народа, велась на обоих этих фронтах.
И здесь главным объектом атаки стал русский народ как ядро советского народа. Та ненависть, с которой наносились удары по этническим связям русского народа, во многом и определялась его государственным чувством. А.С. Панарин объясняет это так: «Почему… объектом агрессии выступает в первую очередь русский народ. Здесь мы видим столь характерное для новейшей эпохи превращение идеологических и социально-политических категорий в расово-антропологические. Как возникла новая логическая цепочка либеральной пропаганды: от антикоммунизма — к критике государственного начала вообще, а от нее — к «антропологической» критике русского народа, к расистской русофобии? Русский народ в самом деле является одним из самых государственнических, или «этатистских», в мире. Причем данная черта является не просто одной из его эмпирических характеристик, отражающих ситуацию де-факто, но принадлежит к его сакральной антропологии как народа-богоносца, затрагивает ядро его ценностной системы» [6, с. 207].
В советское время эта «сакральная антропология» преломилась через создание особого идеократического советского государства, сакрализованный характер которого подчеркивал Н.А. Бердяев. Сплачивающая сила советского государства была столь высокой, что стала фактором мировой политики.