Для любого народа преступный мир — это «программный вирус», который стремится ослабить и разорвать все связи, объединяющие общество, и перепрограммировать атомизированных индивидов на своей матрице, сделать их общностью изгоев народа. Умудренный жизнью и прошедший через десятилетнее заключение в советских тюрьмах и лагерях В.В. Шульгин написал в своей книге-исповеди «Опыт Ленина» (1958): «Из своего тюремного опыта я вынес заключение, что «воры» (так бандиты сами себя называют) — это партия, не партия, но некий организованный союз, или даже сословие… Это опасные люди; в некоторых смыслах они люди отборные… Существование этой силы, враждебной всякой власти и всякому созиданию, для меня несомненно. От меня ускользает ее удельный вес, но представляется она мне иногда грозной. Мне кажется, что где дрогнет, при каких-нибудь обстоятельствах, Аппарат принуждения, там сейчас же жизнью овладеют бандиты. Ведь они единственные, что объединены, остальные, как песок, разрознены. И можно себе представить, что наделают эти объединенные «воры», пока честные объединяются» [80].
Понятно, что сильнее всего подрывают сплачивающую функцию государства преступные действия самих правителей или хорошо сфабрикованный миф о таких действиях. Такие мифы фабриковались во времена Брежнева и были очень эффективными, уже во время перестройки был сфабрикован миф, дискредитирующий одного из влиятельных деятелей КПСС Романова (в этой акции, видимо, уже участвовало и новое руководство ЦК КПСС).
Начиная с 1992 г. сведения о коррупции и активных преступлениях деятелей высших эшелонов власти хлынули потоком. Публиковались документы и даже их факсимильные изображения, изобличающие преступников — никаких последствий.
Высшие должностные лица — председатель высшей палаты Парламента, министры, один за другим Генеральные прокуроры, министр юстиции, другие чиновники высшего ранга становились обвиняемыми по уголовным делам — и выходили сухими из воды! О первом заместителе министра финансов А. Вавилове в прессе писали так: «По числу уголовных дел, в которых фигурирует Вавилов, его давно пора заносить в книгу рекордов Гиннесса. Причем по двум разделам сразу: все обвинения против Вавилова — даже самые доказательные, подкрепленные тоннами документов, — до суда не доходят. Они исчезают на глазах, словно разбиваются о какую-то невидимую колдовскую стену… По оценке антикоррупционной комиссии Госдумы, ущерб, нанесенный государству этим человеком, переваливает за 2 миллиарда долларов». Вавилову это не помешало, он стал «олигархом», а потом еще и сенатором — членом Совета Федерации.
Счетная палата опубликовала результаты проверки законности приватизации 1992-2003 гг. Это документ показывает, как коррумпированное правительство погубило народное хозяйство. Судя по всему, за ничтожные взятки в сравнении с ценностью погубленного хозяйства. Но это преступление политической верхушки не имеет никаких юридических последствий. Психологические последствия этого едва ли не важнее экономических.
Особенно сильный удар по авторитету государства наносят преступные действия, воспринимаемые как национальная измена. С 1991 г. именно так уже и трактовались в массовом сознании дела правящей верхушки — Горбачева, Яковлева и Шеварднадзе. Основанием для этого были прежде всего объективные результаты их деятельности. Было и много мелких фактов, которые подкрепляли это мнение.
А во время тяжелой войны в Чечне в 1994 г. выяснилось, что перед этим чеченским «сепаратистам» было передано из арсеналов Министерства обороны РФ количество вооружения, в том числе тяжелого, достаточного для снаряжения стотысячной армии.
Все это обрывало невидимые нити, связывающие граждан лояльностью к государству.
§ 8. Разрушение мира символов
Большой кампанией психологической войны стало разрушение мира символов, служивших общей опорой национального самосознания. Большая часть этих символов прямо касалась государства и его институтов (например, армии).
Мир символов упорядочивает историю народа и страны, связывает в нашей коллективной жизни прошлое, настоящее и будущее. В отношении прошлого символы создают нашу общую память, благодаря которой мы становимся народом. В отношении будущего символы также соединяют нас в народ, указывая, куда следовало бы стремиться и чего следовало бы опасаться. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и позволяет человеку принять мысль о своей личной смерти.
Во время перестройки идеологи перешли от «молекулярного» разъедания мира символов, который вели «шестидесятники», к его открытому штурму в операциях психологической войны. Интеллигенты-западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток глумливых публикаций. Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец. Вот, популярный в годы перестройки философ Г. Померанц пишет в «Независимой газете»: «Что же оказалось нужным? Опыт жизни без почвы под ногами, без социальной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Россия живет так, как я жил десятки лет: во внешней заброшенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе… И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем» [81]. Жизнь «человека из подполья», без почвы, навязывалась всей России.
Хорошо известно, например, что Красная площадь — один из больших и сложных символов, выражающих космогонические (хорологические) представления русского народа об устройстве мира и России. На поверхности лежит и ее символический смысл, олицетворяющий связь поколений. Вот что пишет французский философ С. Московичи: «Красная площадь в Москве — одна из самых впечатляющих и наиболее продуманных. Расположена в центре города, с одной стороны ее ограничивает Кремль. Этот бывший религиозный центр, где раньше короновались цари, стал административным центром советской власти, которую символизирует красная звезда. Ленин в своем мраморном мавзолее, охраняемом солдатами, придает ей торжественный характер увековеченной Революции. В нишах стены покоятся умершие знаменитости, которые оберегают площадь, к ним выстраивается живая цепь, объединяющая массу вовне с высшей иерархией, заключенной внутри. В этом пространстве в миниатюре обнаруживает себя вся история, а вместе с ней и вся концепция объединения народа» [82].
На десакрализацию этого символа, изъятие его священного смысла было направлено много акций реформаторов, в частности, устройство грандиозного концерта поп-музыки на Красной площади — и именно 22 июня 1992 г. И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор телевидения объявил: «Будем танцевать на самом престижном кладбище страны». То, что в могилах на Красной площади лежит много ненавистных демократам покойников, несущественно. Цель — обесчестить святое для русского государственного сознания место (ведь не только Мавзолей наблюдал кривлянье, а и могила Василия Блаженного).
Особое место в универсуме символов занимают праздники, в том числе государственные праздники, когда демонстрируется связность народа и общая лояльность к государству. Искажение, принижение и разрушение образа праздников, давно уже вошедших в календарь советского народа и русских, стало объектом интенсивной и настойчивой кампании.