Идеологи либеральной интеллигенции, начиная с революции 1905–1907 гг., все больше и больше переходили на позиции радикального противопоставления себя народу как иной, враждебной расе. Это отразилось уже в книге «Вехи». Основная идея этой книги ясно была выражена в статье М.О.Гершензона, который писал:
Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной [24, с. 101].
В отношении к простонародью, к «братьям бездомным», произошел глубокий раскол в русской интеллигенции. Раскол совершенно не по классовому признаку, а по метафизическим, даже религиозным основаниям. Если интеллектуалы — кадеты и аристократы, как Бунин и Бердяев, — впали в социал-дарвинизм, раскаялись в любви к народу как «зверопоклонстве», то поэтический идеолог крупной буржуазии поэт-символист Валерий Брюсов писал в 1901 г. этому простонародью:
Вас, обезличенных медленным зверством,
Властью бичей и желез,
Вас я провижу во храме отверстом,
В новом сиянье небес.
А другой символист, Александр Блок, писал в самое трудное время «столыпинской реакции», 15 февраля 1909 г.:
Народ — венец земного цвета,
Краса и радость всем цветам.
И не надо думать, что Брюсов и Блок не знали народа и простонародья, идеализировали его, а вот Бунин и Гершензон знали. Все прекрасно знали народ, во всяком случае, знали одно и то же. Дело в том, что отношение к народу, как и к земле, не вырабатывается логически и не может быть обосновано математическим расчетом. Это — сфера идеалов, ценностей иррациональных. И в гражданских войнах люди стягиваются к полюсам, на которых эти ценности накаляются докрасна.
Но главное для темы этой книги заключается все же в отношении белых именно к русскому народу, даже, точнее, к русскому простонародью. В 1990 г. тиражом 400 000 экземпляров в издательстве «Советский писатель» была издана книга И.А.Бунина «Окаянные дни». Потом были и другие массовые ее издания, но и этот тираж «накрыл» активную часть интеллигенции. Редко кто из политиков всех цветов в последние годы перестройки и после нее не помянул эту книгу как выражение мудрости и высокого чувства русского писателя-патриота. Чуть ли не истина о революции и первом годе Советской власти, урок всем патриотам. Эта книга дышит дикой ненавистью к «русскому простонародью». Ее обязательно надо прочесть тем, кто заинтересован в нашей теме.
«Окаянные дни» — ценное свидетельство, оно бы очень помогло понять то время, если бы было воспринято хладнокровно. Достаточно было сказать, что по одному и тому же вопросу противоположные позиции занимали равно близкие нам и дорогие Бунин и Блок (или Бунин и Есенин) — это видно из дневников самого Бунина. Бунин изображает «окаянные дни» с такой позиции, которую просто немыслимо разделять русскому патриоту. Ведь в Бунине говорит прежде всего сословная злоба и социальный расизм. И ненависть, которую не скрывают, — святая ненависть. К кому же? К народу. Он оказался не добрым и всепрощающим богоносцем, а восставшим хамом. Читаем у Бунина:
В Одессе народ очень ждал большевиков — «наши идут»… Какая у всех [у «всех» из круга Бунина. — К.-М.] свирепая жажда их погибели. Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала бы от восторга.
Смотрите, как Бунин воспринимает, чисто физически, тех, против кого в сознании и подсознании его сословия уже готовилась Гражданская война. Это сословие рыдало бы от восторга, если бы дьявол по горло ходил в крови этих людей. Бунин описывает рядовую рабочую демонстрацию в Москве 25 февраля 1918 года, когда до реальной войны было еще далеко:
Знамена, плакаты, музыка — и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:
— Вставай, подымайся, рабочай народ!
Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские.
Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма все видно…
И Азия, Азия — солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, папиросами. Восточный крик, говор— и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие.
И дальше, уже из Одессы:
А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая…
Здесь — представление всего «русского простонародья» как биологически иного подвида, как не ближнего. Это — извечно необходимое внушение и самовнушение, снимающее инстинктивный запрет на убийство ближнего, представителя одного с тобой биологического вида. Это и есть самая настоящая русофобия.
Кстати, эта ненависть элиты к русскому простонародью не утихла даже после Отечественной войны, когда наш народ представлял собой «нацию инвалидов и вдов». Как они ждали, чтобы начавшаяся холодная война переросла в горячую! Вот что пишет в эмиграции любимая нашими демократами писательница Н.Берберова 27 февраля 1947 г. Керенскому: «Для меня сейчас «русский народ» это масса, которая через 10 лет будет иметь столько-то солдат, а через 20 — столько-то для борьбы с Европой и Америкой…. Что такое «его достояние»? Цепь безумств, жестокостей и мерзостей». И позже, 6 ноября: «Одно утешение: что будущая война будет первая за много десятилетий необходимая и нужная».
Стоит отметить, что у либералов-западников революция порождала смутную иллюзию, что она запустит процесс «модернизации» России по типу протестантской Реформации — с разделением сословно-организованного общества на два класса, почти две расы. И эти иллюзии теплились долго, потому что либеральная интеллигенция не верила в долговечность власти большевиков. М.М.Пришвин записал в дневнике 2 июня 1918 г.:
Как белеет просеянная через сито мука, так белеет просеянная через сито коммунизма буржуазия: как черные отруби, отсеются бедняки, и, в конце концов, из революции выйдет настоящая белая буржуазная демократия.
Крест на этих иллюзиях поставила как раз Гражданская война — отсеялись «белые». Отмечу еще один кажущийся странным, но на деле вполне объяснимый источник отрицания «красных» в среде либеральной интеллигенции — именно тот факт, что никакие они не чистые и сознательные революционеры, подобные мифическим якобинцам, а обычное русское быдло с рабской душой, легко принимающее любую власть. Хам, преследующий свою примитивную выгоду в годы смуты. 25 октября 1919 г., после рейда белых на Орел, М.М.Пришвин пишет:
Полицейский писаришка Ершов, ныне управляющий делами отдела народного образования, с двойным глазом в глазу— ведь он уйдет и засядет опять в полицейский участок; а этот матрос вчерашний, с телефонным мандатом, алкающий спирта, — ведь он будет, наверно, урядником; интеллигент Писарев, продавший первенство за чечевичную похлебку, — ведь он будет инспектором округа.