Культ Маркса, укреплявшийся его последователями, позволял камуфлировать недостатки теории по крайней мере внутри марксистской субкультуры. Как писал В.Чернов, уважительно относившийся к марксистскому наследию, «его почитатели, с самим Энгельсом во главе, в особенности непосредственно после смерти своего вождя, учителя и друга, настолько были увлечены естественным пиететом к его имени, что, бесспорно, превзошли меру в превознесении его исторических заслуг и тем самым умалили значение всех его предшественников»20.
Но в этом культе, безусловно сковывавшем свободное научное творчество, была и конструктивная сторона — научная дисциплина, приверженность согласованной терминологии и методологии, слаженное распространение идей вовне. Где свободные ученые провели бы вечность в дискуссиях, марксистская школа действовала как мощная агитационная машина, предвосхищая достижения современного пиара, гипнотизируя неофитов авторитетами, научное сообщество — объемами коллективно переработанного эмпирического материала, стройностью методологии и политической актуальностью. Ни одна другая научная школа не имела такой связи с социальным движением, с общественной практикой. Ни одно социальное движение, социалистическое течение не имело в этот момент такой научной школы. Это стало главным козырем марксистов в борьбе за кадры. Марксизм впервые оправдал свое самоназвание «научный социализм», над которым издевался Бакунин. Марксизм стал социализмом, ядром которого была научная школа, и благодаря этому на некоторое время его теория действительно приблизилась к достижимому на тот момент уровню научной истины. Марксистская социал-демократия стала эмпиричной, сосредоточенной на актуальной реальности и потому более далекой от идеалов, от утопии посткапиталистического общества. Эта оборотная сторона научности не была осознана как опасность, но плоды ее буду зреть очень быстро.
Марксизм несмотря на все способности авторов его нового поколения так и остался бы сектой, если бы не два обстоятельства: учение сумело хорошо адаптироваться к новым тенденциям времени, в то время как конкуренты либо не выдвинули сильных теоретиков, либо «ушли в отрыв» от реальности конца XIX века. Марксизм занял нишу на правом фланге социалистического учения, постепенно поглощая и этатистские (прежде всего лассальянство и бланкизм), и умеренные (прежде всего социал-либерализм и прудонизм) течения. Субъективные успехи школы удачно «вписались» в тенденцию к складыванию государственно-монополистического индустриального общества, которая возобладает в XX веке.
Марксистская схема в большей степени, чем анархистская, соответствовала тенденциям той эпохи, доводя их почти до логического конца. Оставалось сделать только шаг, признать, что речь идет не о социализме, а о технократии, о максимальной концентрации ресурсов (включая человеческие) в руках управленческой элиты, планирующей развитие общества и управляющей выполнением этих планов. Но Маркс считал, что действует в интересах рабочего класса. И в этом субъективном стремлении действовать на благо пролетариата крылось уникальное значение марксизма. Смешав в единой системе социалистические ценности и индустриально-технократический проект, Маркс привил социальной политике режимов XX века ряд социалистических идей, которые должны были стать достоянием протестной, а не правящей среды. Если бы не прививка марксизма, ничто не мешало бы господству в умах технократической элиты XX в. нацистских и полу-нацистских идей, наиболее полно выражающих элитаризм индустриальной олигархии. Благодаря идейному синтезу осуществленному марксизмом, индустриальные государства стали более устойчивыми, элитарная социальная наука и производные от нее официальная мысль и массовое сознание — в гораздо большей степени пропитанными социалистическими ценностями, чем в случае последовательной реализации технократического проекта олигархической элитой и одновременного столь же последовательного отстаивания принципов бесклассового общества социалистами (путь, по которому пошли анархисты).
К XX веку марксизм не преодолел два важнейших противоречия своей теории:
1. между демократизмом, доходящим до политического федерализма и отрицания государства, и крайним централизмом социально-экономической модели коммунизма;
2. между задачами перехода к пост-капиталистического коммунистического общества и сегодняшними интересами рабочих.
От Маркса — к Ленину
Направление эволюции капитализма в конце XIX века вызывало у большинства социал-демократов оптимизм. Концентрация производства и капитала росла, и это, казалось, облегчало грядущий переход к социализму В то же время капитализм как экономическая система становился все стабильнее, в развитых на тот момент капиталистических странах рос уровень жизни — в том числе и рабочих. Видный идеолог немецкой социал-демократии Э.Бернштейн заявил, что революция не нужна, следует лишь укреплять элементы социализма в существующем обществе21. Как показал опыт, это вело не к пост-капиталистическому обществу, а к социальной структуре, сочетающей капитализм и социальное государство. Бернштейн протоптал дорожку к переходу социал-демократии на лево-либеральные позиции. Выводы, которые были сделаны Бернштейном, хотя и критиковались публично центристами, вытекали из этой тенденции — эволюция капитализма ведет к улучшению положения работников и развитию элементов, которые считались эксклюзивными признаками социализма.
Поступательное развитие капитализма в Западной Европе означало одновременное расширение ареала капитализма и индустриализма, при котором мировая периферия обслуживала нужды западного ядра. При этом ядро получает больше преференций, а периферия — больше издержек капиталистического развития. По наблюдению теоретика эсеров В.Чернова образуется глобальная иерархия народов, в которой одни как целое могут эксплуатировать другие22.
Левая марксистка Р.Люксембург, предвосхищая идею «пределов роста», полагала, что развитие капитализма не может продолжаться само по себе, без периферии. Чем меньше остается периферии, не вовлеченной в капиталистические отношения, тем острее борьба за ресурсы, тем ближе подходит капитализм к своей гибели23.
Если права Люксембург, то снятие остроты классового конфликта в развитых капиталистических странах — вполне естественный процесс, и антикапиталистическая революция является результатом не организации рабочего класса в развитых странах, а, напротив — военного конфликта и сопротивления «окраин» империалистической экспансии.
Ленин совместит достижения Люксембург и ее ортодоксальных критиков. Империализм — это предельное состояние капитализма, дальше он развиваться не может по внутренним причинам. Но в силу этого системного кризиса он ищет резервы в экстенсивном развитии. Соответственно, падение империализма должно стать результатом внутреннего кризиса, поддержанного толчком, который периферия произведет в отношении развитых капиталистических стран.
Таким образом, коммунистический проект в начале XX в. усложнился. Помимо пролетариата против буржуазии разворачивались фронты крестьянских в большинстве своем народов периферии (еще Маркс и Энгельс считали, что «второе издание крестьянской войны» на Востоке может помочь пролетариату Запада). Коммунистический проект приобрел две составляющие — мировая борьба за разрушение мировой империалистической системы и создание коммунистической социальной структуры — но сначала в ядре. На пересечении этих задач оказалась Россия — одна из наиболее развитых стран периферии.