Двенадцатого июля 1941 года он записывает следующее: «Разве не странно: ты любишь сражаться, а приходится убивать безоружных людей. Сегодня пришлось расстрелять двадцать три…Их разделили на три захода, потому как не хватает лопат. Удивительно, но меня это совершенно перестало трогать. Я не чувствую жалости, вообще ничего не чувствую. И так день за днем»11.
Из дневника Феликса Ландау мы видим, что угрызения совести ему чужды. Он низкий эгоист, но не безумец.
Благодаря таким дневникам мы можем увидеть события ушедших лет глазами их современников. Однако они не заменят дополнительной способности проникнуть в суть происходившего с помощью непосредственного общения с участниками событий, и поэтому мы пытались найти кого-нибудь из членов расстрельной команды, действовавшей тогда в Литве. В конце концов нам удалось найти одного литовского полицейского, который принимал участие в расстрелах евреев вместе с немцами из айнзацкоманды и который отбыл за свои преступления двадцатилетний срок в Сибири. Петрас Зеленка родился в 1917 году в крестьянской семье. На фоне других крестьян округи его семья жила более зажиточно: родители держали небольшое хозяйство с двумя коровами. Во время советской оккупации до него доходили слухи о том, что «в застенках НКВД людей пытают главным образом евреи. Они, дескать, приставляют неугодным шурупы к голове и стискивают их, пытая, таким образом, учителей и профессоров». По его словам, он пошел служить в литовскую армию «из любви к Литве, потому что чувствовал себя настоящим ее гражданином… Меня всего привлекало военное дело, я всей душой хотел послужить на благо Родины».
Петрас Зеленка стал свидетелем массовых расстрелов евреев в Седьмом форте в Каунасе в первые дни немецкой оккупации, когда айнзацгруппы расстреливали преимущественно мужчин. Как охранник, он патрулировал на валах, а потому видел, как евреев делили на группы по пятнадцать человек и потом расстреливали на краю рва, вырытого на территории форта. Каждый штабель трупов забрасывали землей, затем следующий – все повторялось, пока рядом с этой братской могилой не оставалось больше ни одного еврея. Он вспоминает, что люди шли на смерть, почти не оказывая сопротивления, как «бараны на убой».
С августа 1941 года нацисты начали убивать женщин и детей, живших в деревнях неподалеку, и Зеленка сам стал участвовать в расстрелах. Мы спросили его: «Когда вы впервые выстрелили в безоружного человека?» – он даже немного растерялся: «Где же это было… Может, в Бабтае? Нет, должно быть, возле Ионишкиса, где-то там… Мне приказали увести их. Забрать их из гетто и отвести куда-то». Как подтверждают его показания, данные советских властей после окончания войны, Зеленка участвовал в таком огромном числе массовых расстрелов, что даже не может припомнить, когда впервые убил человека.
Описывая свой обычный распорядок дня, он рассказал, что солдатам его батальона часто после завтрака просто давали команду «Выступаем!», сажали на грузовики и везли в неизвестном направлении. На душе у него было «неспокойно»: «Иногда я думал, что придется стрелять и в невинных людей» (его понимание невинности было нечеловеческим, так как исключало всех евреев, даже женщин и детей).
Добравшись до нужного места, они выгоняли евреев из домов и вели их к заранее подготовленному месту расстрела. Немцы отбирали у несчастных золото, драгоценности и часы, затем приказывали лечь на землю, пересчитывали и отправляли часть группы ко рву, где их ждала смерть. Батальон Зеленки сопровождал специальный отряд вермахта. «Без немцев мы не могли бы это делать, только у них были пулеметы. Мы же должны были только расстреливать».
Прямо во время расстрелов палачам разрешали пить водку. «Так мы чувствовали себя смелее, – признается Зеленка, – пьяному и море по колено». Иногда после казни немцы благодарили литовцев за помощь. Давая показания после войны, Зеленка рассказывал, чем занимался со своими товарищами после того, как они расстреляли в Вилькии пятьсот человек: «Закончив, мы пошли обедать в один ресторанчик в Кракесе, выпили». Только что совершенная резня нисколько не испортила им аппетит.
Все палачи были добровольцами. Нет подтверждений, что кого-то расстреляли или заключили в тюрьму за то, что он отказался участвовать в расстреле. Это реальность, которую Зеленка отказывается признавать и сейчас.
«Вы ведь могли отказаться», – говорим ему мы.
«Хочешь – стреляешь, не хочешь – не стреляешь, – отвечает он. – Просто спускаешь курок – и готово. Невелико дело».
«А вы не думали отказаться от участия в расстрелах?»
«Сложно это объяснить сегодня, стрелять – не стрелять… Не знаю даже. Остальные делали это хотя бы потому, что искренне ненавидели евреев… Евреи думают только про себя, так что…»
Мы спросили его о расстрелах женщин и детей: «Скажем, перед вами стоит еврей – не мужчина, а женщина или ребенок. Ребенок ведь никак не может быть коммунистом, а вы все равно лишаете его жизни. В чем его вина?»
«Это – трагедия, большая трагедия, потому что… Как бы мне объяснить… Должно быть, это было просто любопытство – спускаешь курок, стреляешь. Есть поговорка: “Молодость – глупость”». Позднее, говоря об убийстве детей, он заметил: «Некоторые обречены – вот и все».
Мы напрасно пытались вызвать в человеке, участвовавшем в массовых убийствах, хоть какие-то эмоции. «Кого вы убили первым? Вы помните этого человека?» – спрашивали мы.
«Нет, не могу припомнить ничего определенного, – отвечал он. – Мы убивали только евреев, от наших рук не пострадал ни один местный литовец. Только евреи».
«Но ведь среди них тоже были мужчины, женщины, дети…»
«Что сказать – это мог быть кто угодно. Спустя столько лет тяжело помнить все, что происходило в те далекие времена».
Я попросил нашего переводчика жестко поставить перед этим осужденным убийцей вопрос об очевидном у него отсутствии раскаяния. Неужели он совсем не чувствует стыда? Из его ответа нам стало все ясно, как и то, что продолжать этот разговор нет смысла.
«Мой коллега, англичанин, попросил перевести для вас такой вопрос: англичане, посмотрев этот фильм, едва ли смогут понять – как так, что кто-то, солдат, раньше расстрелял сотни людей и не чувствует при этом вины».
«Они могут обвинять меня, если хотят. Я двадцать лет отсидел за это. Коротко и ясно. Я был виноват, и я провел двадцать лет… на каторжных работах».
«Но это был официальный приговор. А совесть вас не мучит?»
«Не знаю. Не хочу отвечать на такие вопросы… Я не стану больше оправдываться и объяснять вам что-либо».
Так наше интервью подошло к концу.
Встречу с Зеленкой можно считать из ряда вон выходящей. Редко удается найти того, кто готов в открытую признать, что совершал во время войны ужасающие преступления, пусть даже он и отбыл в наказание долгий срок на каторжных работах и ему больше не грозит судебное преследование. И все же вот перед нами сидит человек, убивавший вместе с айнзацгруппой, который не пытается ни скрыть этот факт, ни гордиться им. Он сидит и рассказывает о том, что принимал участие в массовых расстрелах, спокойно, без эмоций.