Таким образом, стратегия и тактика большевиков в новых органах власти заключались именно в том, чтобы или заставить всех инакомыслящих перейти на свою сторону, или, пользуясь количественным перевесом, вытеснить их оттуда: и в первом, и во втором случае превосходство было обеспечено.
Между тем в вопросе о свободе слова, как и в других принципиальных политических вопросах, большевиков нельзя упрекнуть в непоследовательности: о своём намерении в случае прихода к власти отобрать у противостоявших пролетариату социальных слоёв не только право, но и средства выражения своего мнения они говорили задолго до переворота. И Ленин напомнил об этом в ходе полемики с левыми эсерами на заседании ВЦИК 4 (17) ноября: «Мы и раньше заявляли, что закроем буржуазные газеты, если возьмём власть в руки» [138] .
Другой видный деятель большевиков, Зиновьев, выступал с подобными требованиями ещё в разгар активной фазы Июльского вооружённого выступления в Петрограде. Так, в ходе изложения программных положений своей партии на заседании Рабочей секции Петросовета в Таврическом дворце 3 июля он, в числе прочего, требовал «роспуска временного комитета Государственной думы, ареста ряда лиц — контрреволюционеров, замены Керенского другим министром, поддержки экономических требований рабочих, конфискации типографий и бумаги у буржуазных газет, государственной монополии на газетные объявления» [139] .
Именно последовательность в реализации стратегии подавления инакомыслия позволила большевикам вскоре после завоевания организационно-политических побед в ходе переворота 25 октября обеспечить также безусловную победу и на информационном поле боя. Для закрепления этой победы вскоре после разгона Учредительного собрания в январе 1918 г. большевистское правительство, окончательно освободившее себя от каких бы то ни было моральных обязательств, декретом СНК от 28 января 1918 г. решило учредить при главном Революционном трибунале ещё и Ревтрибунал печати, ведению которого подлежали «преступления и проступки против народа, совершаемые путём использования печати» [140] .
Дальнейшему укреплению большевиков во власти стали заслуживающие отдельного рассмотрения события вокруг заключения Брестского мирного договора. Условия этого договора, позорные для России (по мнению многих даже в составе самого большевистского ЦК) также послужили причиной резких протестов со стороны левых эсеров. Протесты эти привели в итоге к убийству германского посла Мирбаха и настоящему (хотя и неудавшемуся) восстанию против большевистской власти в июле 1918 г. Копившиеся с каждым днём после 25 октября противоречия между двумя партиями, проявлявшиеся поначалу лишь в ходе мирных дискуссий вокруг декретов, подавлявших демократические свободы, и условий Брестского мирного договора, привели к этому взрыву. Большевикам, впрочем, с нескольких попыток удалось подавить восстание, и уже в ходе V Всероссийского съезда Советов, заседания которого проходили 4–10 июля 1918 г. в Москве, с принятием Конституции РСФСР, а затем арестом лидеров восстания, они окончательно закрепили своё превосходство.
В итоге в результате установления исключительных преференций для беднейших слоёв населения в городе и на селе в России были искусственно созданы условия для формирования государства тоталитарного типа, где политическую волю «трудящихся» выражали представители лишь одной политической силы. Этому типу государства в полной мере соответствовала и сформировавшаяся вместе с ним тоталитарная же модель печати (а затем и других СМИ): именно это обстоятельство позволило большевикам сначала обеспечить «победное шествие советской власти» на всех внутренних и внешних военных фронтах, а затем погрузить страну на долгие десятилетия в пучину террора.
После успеха переворота 25 октября 1917 г. свежим поводом для апологетов версии о покупной активности большевиков — прежде всего для тех, кто искал оправдания собственным просчётам (для Керенского в первую очередь), стала эпопея с заключением Брестского мирного договора в 1918 г. Но и в этом случае насколько объяснимым было возвращение Ленина из эмиграции через территорию Германии, настолько же понятным был обоюдный интерес германской стороны и находившихся у власти большевиков в подписании мира. Ленин в начале 1918 г. изо всех сил настаивал и в большевистском ЦК, и во ВЦИКе, который большевики тогда ещё делили с левыми эсерами, на заключении мира с Германией на любых, даже самых кабальных условиях. Он это делал потому, что, во-первых, обещал пролетариям мир и стремился сдержать своё слово. Во-вторых, для Ленина было абсолютно очевидным, что выдохшиеся экономики воюющих стран очень недолго позволят им продолжать войну. Повсеместно, в том числе в Германии, назревали революции, о вероятности и даже неотвратимости которых, как и о социалистической революции в России, Ленин предупреждал задолго. Так и случилось: уже в ноябре 1918 г. восставшие немецкие рабочие, по примеру российских, свергли кайзера и провозгласили республику. И кабальные условия мира потеряли свою актуальность.
Такой способностью к предвидению в России в то время обладали не многие. Но это не было слепым предвидением: Ленин, как никто, понимал и ощущал ход исторического процесса, именно это понимание и ощущение позволили ему сначала с необычайной точностью спланировать захват власти, а затем способствовать её удержанию на долгие годы. И на заключении мира Ленин настаивал, доводя порой дело до риска внутрипартийного раскола и развала правительства: в этом вопросе ему приходилось преодолевать сопротивление даже таких ближайших соратников, как Троцкий и Дзержинский, не говоря уже о прямом противостоянии с эсерами, приведшем к убийству германского посла Мирбаха в июле 1918 г.
Именно эта настойчивость Ленина в вопросе заключения мира подогревала (и, кажется, продолжает подогревать) фантазии о его «шпионаже» в пользу Германии. Но тогда, во-первых, следовало бы признать, что германские деньги Ленин получал и расходовал в одиночку (в крайнем случае — в паре с Зиновьевым), а Троцкий и ещё целый ряд видных партийцев об этом не подозревали.
Во-вторых, следует совершенно не учитывать позиции Ленина по вопросу войны с Германией, которую он сам обнародовал ещё до переговоров в Брест-Литовске и тем более — до Октябрьского переворота. В сентябре 1917 г. Ленин в одном из своих писем в ЦК настаивал на том, что «большевики должны взять власть» именно «потому, что предстоящая отдача Питера [Керенским] сделает наши шансы во сто раз худшими» [141] . То есть, как уже не раз об этом здесь говорилось, для Ленина первоочередной задачей была сама власть, всё остальное — вторично, тем более — мифический германский интерес. Более того: Ленин не раз заявлял о своей готовности, если придётся, вести войну с Германией. В другом своём письме в ЦК осенью 1917 г. он заявлял, что если «предложение мира будет отвергнуто и мы не получим даже перемирия, тогда мы становимся „оборонцами“, тогда мы становимся во главе военных партий, мы будем самой „военной“ партией, мы поведём войну действительно революционно» [142] .