Так что кормиться надо было на заводе. Там, в цеховых столовых, была горячая еда. И даже мясо. Если не обращать внимание на сновавших туда-сюда с деловым видом крыс особо крупного размера, можно было сносно заправиться. Что делать на металлургическом заводе пасюкам в количестве, которого хватило бы на средний зерновой элеватор, автор не мог понять никогда. Но на всех заводах в его жизни они были. И процветали. Может, по ночам перекусывали шихтой?
Соответственно, на крыс охотились и ими сытно питались заводские кошки. Которых работяги дополнительно прикармливали. Чтоб место знали и в чужой цех не уходили. А девочки, комплектовщицы и крановщицы, периодически пытались воспитывать в бирочных и раздевалках отловленных котят. Котята были дикие, как уссурийские тигры. Кусались. Царапались. В ночную смену орали как оглашенные. И вырастали в совершенно диких кошек и котов. После чего цикл повторялся.
Впечатление осталось на всю жизнь. Что называется, на контрасте. Три города на Плющихе. Москва. Будапешт. Череповец. В чью пользу – можно не говорить. После этого автор понял, что за границу нашего человека действительно пускать не стоит. Что и было задачей контролирующих органов, включая комиссию Октябрьского райкома из ветхих старцев, которые интересовались преимущественно событиями 1905 года и прочими столь же актуальными вещами.
Но поскольку автор твердо знал, что этот стройотряд не только первая, но и последняя в его жизни поездка за границу, особенно он не расстраивался. Попал? Попал. Увидел, как нормальные люди живут? Увидел. По приезде вспомнил, как живут у нас? И не в Москве, а как вся остальная страна живет? Вспомнил. Чтобы ностальгия по Рыбацкому бастиону, собору Святого Матяша и Крепостному дворцу быстрей прошла. Вместе с воспоминаниями о памятнике Тысячелетия Венгрии, парламенте и Цепном мосте. Ну, она и прошла.
После Череповца Москва была за счастье. Большое и незаслуженное. И ведь, что интересно, ровно через двадцать лет автор в Венгрию и даже в Будапешт приехал. По приглашению интереснейшего человека по фамилии Вышинский. Не того, который был сталинский обер-прокурор, но его близкого родственника. Кажется, племянника. И жил на своей любимой улице Непкестаршашаг. Которая после развала соцсодружества и вывода из Венгрии советских войск стала называться как-то иначе. Но все равно непроизносимо.
И ходил автор туда-сюда по Цепному мосту, где его дважды за один вечер пытались ограбить венгры из Трансильвании. И по потрясшей его когда-то Ваци, улице короткой и яркой, как все торговые улицы старой Австро-Венгрии. Где приставали уже молодые люди с фотоальбомами девиц. Торговавшие, скорее всего, не только этими девицами, но и наркотиками. Город как город. Магазины как магазины. Ну, европейский город. Красивый. Хотя и запущенный. Что значит: молодость! И первый раз в Европе. И контраст. Дикий контраст между нормальным и привычным.
Г-ди, какими были деревенскими лапотниками в том, конца 70-х, Будапеште студенты из Москвы! Не знавшие элементарного. Не понимавшие обычного. Зато с тяжеленным рулоном агитационно-пропагандистских материалов, которые нужно было распространить. И их пришлось клеить в общежитии, потому что больше было негде. Не на дворцовых же стенах их, в самом деле, было крепить! «Нет нейтронной бомбе» и прочая чушь. Цветная, рулоном, на разных языках.
Плюс в багаже несколько ящиков корейки и копченой колбасы – экономить на еде. В августе! В Венгрии! В городе!!! В каменном общежитии, где не было холодильника… Ну, опыт был. Смазали подсолнечным маслом, чтобы не плесневела. С холодным молоком из бистро, в полиэтиленовых пакетах – прямоугольными белыми медузами, и мягким местным хлебом невиданных в Москве сортов. По утрам исключительно шло. Особенно корейка. Которая слегка плавилась и текла, но так и не протухла.
И в том же багаже, благо ехали поездом, несколько ящиков водки. От большого ума. На подарки и от простуды – если у кого чего. Что оказалось особенно забавно. Поскольку водка в Венгрии, как выяснилось в первый же вечер, продавалась на каждом углу. Сортов было – глаза разбегались. Включая дефицитные. «Лимонную», «Сибирскую» и «Старку» в Москве было не достать. В Будапеште стояли в продмагах корзины в человеческий рост, полные ими до краев.
Так что пришлось пить самим. Давиться, но пить. Не везти же назад? Пару вечеров – так. Потом в виде глинтвейна или грога. С горячим чаем, сахаром и лимоном. В чайниках. Что очень порадовало соседей из польского стройотряда. Которые на вечере интернациональной дружбы сначала затосковали, решив, что русские со своим чаем над ними изощренно издеваются. Пока кто-то из них этот «чай» не глотнул…
При чем здесь евреи? Ни при чем. Если не считать того, что именно в Будапеште автор первый раз в жизни был в еврейском музее. В громадную, мавританского стиля синагогу на улице Дохань пошли все. Хотя евреем в стройотряде был только тот, кто пишет эти строки. И еще одна девушка была «половинкой» – по маме. Разумеется, была она голубоглазой крупной блондинкой. Самой русской внешности во всей этой гоп-компании. И еще была пара «сочувствующих».
Среди которых самым что ни на есть евреистым выглядел лучший друг автора: чистейший украинец из славного городка Котовска, расположенного под Одессой. Разговаривающий с неистребимым одесским акцентом. Смуглый. Темноволосый. То есть, по представлению военной кафедры МИСиС, – типичный, хотя и нагло маскирующийся еврей.
Что подтверждалось для бесхитростного офицерского состава тем неоспоримым фактом, что с евреями он дружил. А также от большого ума демонстративно заявил, что пацифист. За что огреб свои два балла на экзамене по огневой подготовке у подполковника Сиверскова. Который автору, как честному, не маскирующемуся и даже бравому по выправке и боевитому духом еврею, со спокойной душой поставил его заслуженные пять баллов.
Отметим, что эта стройотрядовская дружба сохранилась до сегодняшнего дня. Военную кафедру МИСиС и офицеров этой кафедры выпускники вспоминают при встречах неукоснительно. От умницы Цельмана до сильно пившего Штильмана. От увлекавшегося боксом полковника Петрова до школьного учителя младших классов довоенной поры добрейшего полковника Иванова. От интеллигентного Курамшина до грубоватого Батяна. От любившего водку в любом количестве и любого сорта трижды майора Вощанкина, которого регулярно разжаловали в капитаны, до полковника Литошенко. Которому принадлежал перл «труба круглого диаметра».
Не говоря уже о маленьком ростом, но крепком, как дубовый пенек, заядлом поклоннике боевых искусств капитане Жидких. И крупнейшем специалисте по половому воспитанию студентов майоре Перчике. Если бы автор не соорудил для военной кафедры по ее просьбе к экзамену комплект фанерных мишеней, не видать бы его другу-двоечнику Венгрии как своих ушей. Но кафедра честно расплатилась, оценив мишени как пересдачу. Бывший в этот период своей жизни опять капитаном Вощанкин, да будет память о нем трижды и трижды благословенна, поставил «пять» в подсунутую зачетку.
В итоге Венгрия приняла в свои объятия полный комплект третьекурсников-металлургов, несмотря на крики по этому поводу комсомольского начальства. Что навсегда закрыло автору шанс вступить в ряды коммунистической партии СССР. Поскольку секретарь курсового бюро В.В. Кучеряев был редкостной скотиной и по возвращении стройотряда в Москву поднял большой скандал. Но, как оказалось позднее, слава Б-гу.