За спиной у него был спецназ ГРУ. Настоящий, советский. Китайская граница. Война Йом-Кипура на египетском Синае. Где он приобрел стойкую неприязнь к арабам и симпатию к Ариэлю Шарону. Похожему на него внешне и такому же оторви-голове – через семь или восемь лет они в Москве познакомились и подружились. Пройти через него в принципе было не то чтобы невозможно. Нет в этом мире ничего невозможного. Но вот живым после этого остаться было нереально. Даже когда он был один. А уж с тремя учениками за спиной…
Это просто страшно подумать, во что может превратиться спокойный украинский еврей, если папа-генерал отдаст его лет с четырнадцати тренироваться правильному китайскому учителю у-шу. На внучке которого, очаровательной и на три четверти кореянке, уровень подготовки которой вполне тянул на черный пояс, он потом и женился. Плюс полтора десятилетия войны. Такой, какую для публики в кино изображают Сталлоне и Чак Норрис. Только настоящей. Джунгли. Пустыни. Горы. Улицы восточных городов, похожие на лабиринт.
После Синая у него была еще Сирия. Южная Африка. Сомали. И на закуску Афганистан. Рэмбо там мог идти и горько плакать в уголке. Этот был не артист – всамделишный. Хотя и еврей. Их вообще в войсках такого рода было немного. Да и войска эти представляли собой расходный материал. Супермены с ограниченным сроком годности. Но они были. Половинки и прочие слабо выраженные. С особой биографией родителей и близкой родни. Вот он таким перестройку и встретил. С полной коллекцией боевых наград и фронтовых рассказов. Которые выдавались порционно, по истечении срока давности.
Нельзя сказать, чтобы герой войны и еврейский святой мог на кого-то, кто его не знал, произвести большое впечатление. Рост средний. Фигура близкая к идеальной. То есть шарообразная. Глаза заспанные, с рыжими ресницами. Шея толстая. Пальцы как сосиски. Как есть нэпман. Мечта юного гопника. Потенциальная жертва погрома. Это сначала. Пока сощуренные глазки не превращались в два прицела. Двигалась вся эта боевая машина плавно, грациозно и как бы танцуя. Но быстро. Очень быстро. Как там у Стругацких, в «Парне из преисподней»? Бойцовый кот… ну, и так далее. Про то, что герой – боевая единица, сама в себе.
В прыжке боевая единица сама в себе, о которой идет речь, взлетала как пушинка, метра на два. Но нечасто. Так, в охотку. На публику. Театральность для реального боя не годилась. Нерационально. А Цадик был на редкость рационален. Любил он родину – всерьез, друзей, детей, жену и преферанс. Пожалуй, армию – без взаимности. Антисемитов он не любил с детства. Ни своих. Ни чужих. Тем более чужих. Не очень понимая, какого дьявола они в его стране и его городе будут ему чего-то на эту тему подвякивать из-под куста. И им за это ничего не будет.
Это был непорядок. А непорядок он сильно не любил. Поэтому пришедший в первый день к началу регистрации попинать евреев усиленный добровольцами наряд общества «Память» полег, как трава под косой. И был красиво уложен в виде поленницы. Патрульные милиционеры оценили и прониклись. Арабские студенты со своей интифадой и подручными орудиями проявления солидарности с народом Палестины появились назавтра. И продержались ровно сутки. Которые властям понадобились для принятия решения о том, что с ними делать. После чего их принял на дубинки и разогнал московский ОМОН.
ОМОН и до того с трудом сдерживался, пытаясь объяснить интернациональному собранию снаружи здания, куда им идти со своей интифадой. Или хотя бы вразумить басурманов, чтобы не кидали в казенное здание своими булыжниками. И за время диалога проникся большим желанием ко всем ним применить спецсредства. Которые, получив команду, и применил от всей души. На чем интифада на Красной Пресне и кончилась. Оставив воспоминания. Фотографии. И рассказы очевидцев.
Что характерно, евреев на этом съезде было больше, чем их потенциальных противников, раз в десять. И, как сказано выше, народ был боевой. Калиброванный. Так что когда отряд в куфиях подошел к Киноцентру и в зале об этом объявили, на парапет высыпали все. Картина маслом, как говорил герой сериала «Ликвидация». Толпа в восемь-девять сотен. Против стольких же – но десятков. Внизу арабы. Наверху дальневосточники. Сибиряки. Уральцы. Про Украину с Белоруссией, Кавказ и Центральную Азию можно уже и не вспоминать.
Палестинское землячество порвали бы, как Тузик грелку. Под видеокамеры и все основные мировые средства массовой информации. Чего ни в коем случае нельзя было допускать. Поскольку советские евреи собрались не для того, чтоб бить палестинцев. Хотя при случае и если так уж просят – почему нет? Но собрались-то исключительно для решения собственных национальных проблем. В которые, как евреям тогда казалось, задача поставить двоюродных братьев «в стойло», как это называлось в России той поры, не входила. Хотя, в конце концов, усилиями этих родственников и их отечественной группы поддержки вошла.
Но на тот момент задача разъединить евреев и их противников без нанесения очень уж больших повреждений – особенно зданию – была для автора ключевой. И с ней удалось справиться не без оригинальности. В частности, Цадик собрал остатки арабского и на популярном уличном жаргоне с добавлением местной нецензурной лексики, в грубой форме попросил студентов пожалеть его годы и не отправлять в тюрьму за групповое мужеложество в особо крупных размерах.
На недоумевающие вопросы публики в куфиях было пояснено, что если она, публика, сделает еще пару шагов к Киноцентру, ее ожидает большая неожиданность и крупная удача в личной интимной жизни. Всю. Без исключения. До последнего человека. Причем исполнит все это он сам. Тоже лично. После чего… – и тут было предложено вернуться к началу и подумать. Надо отдать должное палестинскому студенческому землячеству: оно все правильно поняло. Осталось, где стояло. И, в конце концов, дождалось своего от бойцов ОМОНа. Потому что у евреев разрешение на мероприятие было. А у арабов – нет.
С той самой поры до сего дня несанкционированные действия любого их, и не только их, иностранного студенческого и нестуденческого землячества в Москве воспринимаются однозначно и встречаются одинаково. По шее демократизаторами. Потому что городу своих бузотеров достаточно. Не хватает еще иностранцев. Приехал? Живи. Учишься, работаешь? Валяй. Пошел громить? Не суть кого. По сусалам. Что, с точки зрения автора, правильно.
Поскольку автор, как часто приходится повторять в радиоэфире, не демократ. И не либерал. А бывший комиссар отдела Горштаба оперотрядов и внештатник МВД. А также много чего еще. То есть самый что ни на есть консерватор. Хотя, по старой советской привычке, интернационалист. Несмотря на всю эту интифаду на Красной Пресне. Которая была его, и не только его, первой в жизни встречей с палестинцами. И запомнилась надолго. Так как четко провела грань между евреями, которые занимались своими собственными делами и ни о каких арабах не думали. И арабами, которые в сопровождении сочувствующих им «жидоморов» и прочих охотнорядцев пришли нагадить евреям. Даже не понимая, с кем связались. Не оценивая реального соотношения сил. И не осознавая, что могут огрести так, как им ни от каких израильтян никогда раньше не перепадало.
Но жизнь расставила все на свои места. Более миллиона советских евреев уехали в Израиль. В том числе многие из тех, кто тогда, в Москве, об этом и не думал. И они живут там, где живут. Вместе с присущим им здоровым инстинктом. Не трогать соседей, пока те их не тронули, как в России и заведено. Но если тронули, тогда на них можно уже не обижаться. И кто не спрятался – они не виноваты. В свое время автор искренне пытался объяснить это Абу-Мазену, нынешнему раису ПНА. Когда у «русских» в Израиле по отношению к местным палестинцам собственных счетов еще не было.