И тут возникает проблема. От авторитета и традиции западного человека избавил его эгоизм, вооружившийся критической рефлексией. Остался лишь индивидуальный эгоизм и социальная инертность. По словам Поля Рикера, «формируется такой тип человека, который, становясь хозяином собственного выбора, все более превращается в пленника желания» [53] . В современной западной моральной философии этот крах внешнего авторитета выразился в том факте, что ведущим направлением этики стали теории, в соответствии с которыми этические установки объявляются производным от человеческих желаний и субъективных установок («эмотивистские теории»). Примером таких теорий может служить учение Бенно Хюбнера, который даже с некоторой печалью приходит к выводу, что само разнообразие бытующих обоснований этики свидетельствует, что в основе этике лежит «прихоть» и что «нам ничего не остается, как обосновать должное в желании» [54] . В общем виде с такой постановкой вопроса невозможно спорить: даже если бы правила этики устанавливались Богом, моральные установки все равно должны были бы проходить через ту стадию, когда они становились бы человеческими желаниями, поскольку субъект все равно должен был бы лично санкционировать свою покорность божественным заповедям, он должен был бы сам — пусть вследствие воспитания или благодати, но сам— пожелать повиноваться Богу. Но всякий универсальный ответ является малоинформативным. Сказав, что мораль является последствием личных установок, необходимо ответить на вопрос, как формируются эти личные установки и откуда у людей возникает мотивация придерживаться той или иной морали. Таким образом, моральная теория возвращается к той точке, с которой начала.
Этот просматривающийся в этической теории логический круг является как бы симптомом того морального кризиса, который имеет место уже сейчас, но который будет многократно усилен с дальнейшими успехами технического прогресса, особенно в медико-биологической сфере.
Выбирая что-либо, вообще выражая какое-либо желание, человек отталкивался от своей личности, как от данности. Да, можно допустить, что свободы воли не существует и что мы, с нашими предпочтениями и мотивами, сформированы благодаря действию независимых от нашей воли сил; однако поскольку мы все-таки как-то сформированы, то мы можем определять свои предпочтения, внимательно вглядываясь в свою сформированность. Ребенка нельзя заставить захотеть малиновое варенье, но, прислушиваясь к себе, ребенок может вполне достоверно ощутить, что сейчас он предпочел бы вишневое варенье земляничному. Однако ситуация резко меняется, когда человеку нужно будет заново переопределить и переформировать самого себя, в этом случае ему придется определяться с предпочтениями, не опираясь на сформированную констелляцию своих личных качеств. Когда в распоряжении человека оказываются орудия по изменению самого себя, то при выборе ему не на что опереться.
В частности, масса логических парадоксов должна возникнуть, когда человеческая цивилизация предоставит человеку возможность по собственному желанию изменять свои психические состояния. Таких средств немало уже и сегодня — от химических препаратов до методик психотренинга. Успехи, сделанные технологией на этом поприще, показывают, до какой степени манипулируемости человеческая психика может дойти в будущем. Между тем принятие решений во многом предопределяется тем, в каком настроении они принимается. В этой связи ситуация, когда человек должен решить, какое настроение себе создать, представляется чреватой логическим кругом, требующим принять решение до принятия решения.
Можно принять к сведению мнение, что именно в данный момент мы будем иметь дело с человеческой свободой как таковой. Близко к этому подходил Андре Жид, считавший, проявление человеческой свободы возможно только в поступке, лишенном утилитарной ценности, так называемом «бесполезном поступке» («acte gratuait»). Впрочем, вряд ли обыватель будущего — тот обыватель, который, так же как сегодня выбирают мебель, будет выбирать себе внешность, срок жизни и интеллект своих детей — вряд ли он действительно воспримет сложившуюся ситуацию как проблему, которая требует решения. Модель буриданова осла безупречна логически, но в реальной жизни таких ослов никто еще не видел.
Сартр, много внимания уделивший проблеме немотивированного выбора, свидетельствует в автобиографической повести «Слова», что сам, в самонаблюдении, никогда не видел определенно, что именно он точно предпочитает, и поэтому весьма завидовал тем, для кого собственная личность представляется в качестве осязаемого нагромождения четко зафиксированных предпочтений. Такую же неопределенность желаний Сартр передал своим персонажам, и что характерно: поскольку эти персонажи все-таки должны как-то действовать, то их поведению свойственны внезапные и немотивированные перемены образа действия, причем и такие повороты происходят зачастую на 180 градусов. В «Словах» Сартр отмечает, что его персонажи столь непредсказуемы потому, что именно такими он ощущает перемены в собственном поведении — немотивированными и внезапными.
В «показаниях» Сартра все логично. Во-первых, «ледяные горы» слоившихся предпочтений, разумеется, должны таять под воздействием интенсивно самонаблюдения, и вообще рефлексии. То, что кажется естественным и над чем человек не задумывался, при свете самоанализа оказывается необоснованным и теряет свою силу. Известна враждебность рефлексии всякой традиции и всякой естественности. Заметим также, что усиленная рефлективность убивает силу желания — в этом освященном веками ницшеанском наблюдении сомневаться не приходиться. Но как должен действовать человек, чья система предпочтений разрушена? Именно так, как персонажи Сартра — порывисто и непредсказуемо. Отсутствие сложившихся определенных предпочтений означает, что человеческий выбор могут определить ничтожные и случайные обстоятельства. Когда тело находится в неустойчивом равновесии, в точке бифуркации, то на его движение может повлиять самый ничтожный внешний толчок, а потеря определенности предпочтений и означает такое неустойчивое равновесие. Иными словами, на решения людей будущего будут влиять иногда самые ничтожные факторы. Это будет безосновный выбор, подверженный влияниям, моде и случайным капризам. Субъект, который подготавливается бурно развивающейся цивилизацией, — это перманентная точка бифуркации, открытая для всех и всяческих флуктуаций. В порядке сатиры можно предположить, что в будущем будет мода на продолжительность жизни. «В этом сезоне модно умирать в 166». Американский фантаст Уильям Тенн, впечатленный успехами генной инженерии, предсказывал, что «стили человеческого тела будут соответствовать моде так же, как генетические кутюрье, которые будут их придумывать, будут входить и выходить из моды» [55] . Заметим также, что когда некий человек воспользуется возможностями по искусственному самопреобразованию и полностью сформирует себе новую личность, то ее форма и свойства будут отражать желания и идеалы не ее самой, а старой личности, которой человек пребывал, когда формулировал поручение по самоизменению. Таким образом, нет никаких гарантий, что новая личность будет удовлетворена собой и не начнет рано или поздно задумываться над новыми этапами самоизменения. Сопровождающаяся потерей самоидентичности изменчивость станет нормальным состоянием человека в развитом обществе. Если же изображать будущее в оптимистических тонах, то можно сказать, что в будущем человеческая натура будет становиться все динамичнее, а значит, неустойчивее.