— Не думал об этом совершенно. Политконтекст меня не занимал. Даже биографию Булгакова я наверняка знаю хуже вас, даром что я киевлянин и он, так сказать, наш. Есть книга, она меня восхитила еще в первой публикации, ощипанная, — 16 лет мне было; не могу сказать, что с тех лет мое восприятие романа сильно изменилось.
– А что заставляет человека экранизировать книгу?
— Вообще-то я деньги так зарабатываю.
– Не верю, что все сводится к этому.
— А вы для чего берете интервью?
– Интересно.
— Вот сочетание личного интереса с денежным я и называю правильным выбором профессии. Мне тоже интересно. Если серьезно, единственный стимул к экранизации — когда книгу, которая тебе нравится, все читают неправильно. Вычитывают то, чего там нет. Не замечают очевидного. Вот есть, допустим, «Идиот» — один из любимых моих романов. И смотрю я фильм Пырьева. И вижу, что к Достоевскому все это не имеет никакого отношения. Что угодно там есть, а Достоевского нет. Страшное сверкание глаз, мелодраматизм, напыщенность, генерал с генеральшей вообще на людей не похожи — все режет глаз. Между тем, роман совсем про другое: он про то, как молодой человек вырос вне России, ничего о ней не знал, очень много читал. В его сознании возник образ, не имеющий отношения к реальности: вот есть великая страна на пороге великих перемен, в ней нечто затевается… В 60-е годы позапрошлого века именно так она со стороны и выглядела: идут грандиозные преобразования, нужны лучшие умы… И вот он едет в Россию — с намерением к этим преобразованиям примкнуть, а там чем черт не шутит, и возглавить, потому что намерения у него чистейшие и ум кипит. Он приезжает и видит, что никому ни до каких преобразований дела нет, все заняты только своими страстями, часто болезненными, и страсти эти их губят, а вокруг все рушится к черту. После чего он сходит с ума и уезжает, чтобы больше не вернуться.
«Мастер и Маргарита» — похожая коллизия, между прочим. Есть некий человек… можно сказать, что дух или падший ангел, но я предпочитаю говорить, что человек. И узнает он, что в некой стране строят принципиально новое общество — без корысти, без угнетения, без пороков. А поскольку он в некотором смысле специалист по порокам, знаток их истории и теории — ему интересно, и он едет разбираться на месте: как так, что за новые люди? Произвел контрольные замеры. Это, кстати, ответ на вопрос: почему дьявол так сравнительно мало начудил в Москве? Почему не разнес все, ограничившись несколькими простыми чудесами, гастролью в варьете и спасением одной пары? Потому что ему больше ничего не надо было: он едет не конец света устраивать, а разбираться в ситуации. Ставит эксперименты: с деньгами, с разоблачением вранья… И видит, что люди как люди, квартирный вопрос их только испортил. Квартирный вопрос надо понимать в самом широком смысле.
– Я не согласен с ним, что «люди как люди». Все-таки люди 30-х годов были особенные.
— Ну, с Воландом соглашаться необязательно. Но в 30-е он вполне мог констатировать крах великого эксперимента по созданию нового человека. Это не значит, что эксперимент не будет продолжаться. Я действительно считаю его великим, и человечество к социалистической утопии вернется еще не раз.
Это как церковь. Что, у церкви не было неудач? Были, и принципиальные, вроде крестового похода детей. Но скомпрометировать христианство такими вещами невозможно. Когда Воланд у нас смотрит на публику варьете, на лице у него скорее…
— … сострадание.
— Некоторое разочарование, я бы сказал. Обидно же, что люди — опять только люди.
– У вас не было колебаний насчет Лаврова — Пилата? Все-таки за ним — огромная толпа советских положительных героев, которых он сыграл, и некоторые говорили, что Пилат похож на Ленина…
— Меня именно это в Лаврове и привлекало. За ним не только галерея советских положительных типов, но и вообще образ сильного человека. На роль Пилата он подходил идеально — потому что ему свою силу доказывать не надо, как Пилату не надо доказывать Каифе, что он в случае чего может здорово испортить ему жизнь. Лавров, как и Пилат, — герой с репутацией, с ореолом властности. «Мальчик ли я, Каифа?»
– Безруков тоже актер с репутацией. Она вас устраивала?
— Вопрос на вопрос: Безруков плохо сыграл?
– Хорошо. Но с просвечивающим сквозь него Белым я поначалу ничего сделать не мог…
— Да нет там ничего подобного! Безруков — сильный актер. Он и без грима — какой там особенный грим? — был бы вполне убедителен. Всех этих разговоров про Сашу Белого я вообще не понимаю. Кажется, он победил предубеждение, если оно и было у части зрителей.
В чем главная трудность в сериальном формате? Особенно когда серии короткие — пятьдесят минут? В обычном двухчасовом фильме ощутимее ритм. Он в сериале отчетливо нарастает, и я-то знаю, где это происходит. Определенный перелом — в пятой серии, следующий — в седьмой, где бал Сатаны (я седьмую вообще люблю больше остальных), потом все это ускоряется уже лихорадочно, чтобы в финале взорваться. Но для такого эффекта раскачка должна быть неторопливой, точно просчитанной, и первые три серии должны оставлять впечатление некоторой вязкости. У людей не хватает терпения досмотреть, они торопятся с выводами — мы и так уж поставили две первые серии в один день, освободив их от рекламы. Они — самое трудное, дальше не оторвешься.
– У вас нет ощущения, что «Мастер» — все-таки роман не без пошлости? Что готический роман пришел в Россию в оболочке плутовского, сатирического, как Азазелло или Бегемоту, красавцам и злодеям, пришлось напялить гротескные маски? Они же там в конце, при отлете, совершенно другие…
— Все обстоит ровно наоборот. Булгаков всю жизнь занимался политической и — шире — социальной сатирой, он сатирик по преимуществу, как и Гоголь. Чтобы написать жесткий и точный роман, ему понадобился сказочный и готический антураж. Только под маской сказки столь резкая книга и могла проскочить, он же не отказывался от надежды увидеть ее опубликованной! Вообще же «Мастер» — роман не мистический. Ему это приписывают, раздувают легенду о патологической невозможности его снять, о роке, который над ним тяготеет… В сотый раз повторяю: мистика действует на тех, кто в нее верит. Для меня вся чертовщина в романе — художественный прием, не более. Думаю, что и для Булгакова тоже. Он был врач, человек трезвый.
– О смешных или роковых случаях на съемках спрашивать не буду…
— Да не было ничего смешного, и рокового тоже. Огромная картина была снята за 9 месяцев — вам любой скажет, что это практически невозможно, особенно при таком разбросе натуры и огромной актерской занятости. Такого плотного графика съемок и такой ответственности у меня не было никогда, хотя длинные проекты случались и раньше — в «Бандитском Петербурге» 15 серий, в «Идиоте» — 10… Но сложнее «Мастера» не было ничего. Не до веселья было и не до рока — все работали.
– Вам сталинский стиль, так называемый «вампир», нравится?
— Да, как всякий стиль, эстетическая законченность вообще… Думаю, в больничных сценах я эту любовь отчасти реализовал — особенно на тех планах, где роскошное здание в лунном свете…