Все это способствовало тому, что, по мнению многих немцев, в отношениях Гитлера и нацистов появилась трещина. В конце концов, разве Гитлер не доказал свою преданность Германии, наказав «плохих» нацистов? Такая извращенная логика — извращенная, потому что Гитлер явно вышел за рамки установленных законом пределов и потому что ранее он вполне толерантно относился к вещам, которые теперь осуждал, — была особенно характерна для ряда армейских офицеров, таких как граф Кильмансегг. «В армии мы четко разграничивали, что касалось всего Третьего рейха в целом, а что — Гитлера и нацистов. Их [программу и поведение нацистов] мы отвергали еще до войны… Но вот только не Гитлера»‹37›.
Практическая выгода для Гитлера от его выступления против СА последовала незамедлительно и была весьма существенной. Когда 2 августа 1934 года, спустя месяц после убийства Рема, скончался президент Гинденбург, Гитлера с восторгом признали канцлером и главой государства в одном лице, а должность рейхспрезидента упразднили. Чуть позже, 20 августа, все военнослужащие и все государственные должностные лица присягнули на верность Гитлеру как «фюреру всего Германского рейха».
Карл Бем-Теттельбах, присягавший на верность Гитлеру в качестве офицера военно-воздушных сил, вспоминает, что это был серьезный шаг; по его словам, данная присяга «сопровождала меня в течение всей моей жизни, до конца. Ведь клятва есть клятва… Я не могу нарушить ее, в противном случае я буду вынужден покончить с собой». Кильмансегг выразился лаконичнее: «Немецкий офицер не может нарушить присягу, данную перед Богом».
После того как Гитлера признали Верховным главнокомандующим вооруженных сил и главой государства, в Германии возник весьма необычный феномен. В промежутке между 1934 и 1938 годами, несмотря на беспрецедентные затраты на перевооружение, невзирая на различные экономические и политические трудности, постоянные скандалы и стычки нацистов в правительстве из-за должностей, несмотря на создание концентрационных лагерей и преследование национальных меньшинств, несмотря на все это и многое другое, могущество и престиж Адольфа Гитлера неустанно росли, а уровень окружавшего его поклонения просто не имеет аналогов в современной европейской истории.
Одной из важнейших причин таких изменений стало создание харизматического ореола вокруг Гитлера — человека, легитимность которого сознательно строилась как на теоретической, так и на квазирелигиозной основе. Смешение таких источников харизматического лидерства — древних духовных источников и современных научно-теоретических — было на то время новшеством‹38›. И невероятно успешным.
Йозеф Геббельс, министр нацистской пропаганды, считал последовательное создание «имиджа» Гитлера одним из самых больших своих достижений. В декабре 1941 года он сказал, что благодаря «созданию мифа о фюрере Гитлер приобрел ореол непогрешимости, и многие немцы, косо смотревшие на партию после 1933 года, теперь относятся к нему с полным доверием»‹39›.
Геббельс не склонен был недооценивать свои способности. Он признавался одному из своих референтов в последние годы войны Вильфриду фон Овену в том, что «работает почти 20 часов в день; он говорил, что может спать по четыре часа в сутки, как Фридрих Великий и другие славные мужи»‹40›. Геббельс, по словам фон Овена, «всегда нуждался в признании… Но я всегда говорил, что не вижу ничего дурного в потребности быть признанным, если человек достаточно одарен».
Тем не менее, приписывая себе весь успех «создания мифа о фюрере», Геббельс преувеличивает свой вклад в успех Гитлера, потому что фюрер сам играл важнейшую роль в создании собственного мифа. Он всегда понимал важность пропаганды и считал, что лучше всех знает, как следует позиционировать себя и свою партию, — не стоит забывать, что первой должностью Гитлера в Немецкой рабочей партии была должность начальника отдела пропаганды. Гитлер лучше, чем Геббельс понимал, что он как харизматический лидер должен быть слегка отдален от повседневного мира, должен казаться человеком, лишенным заурядных человеческих потребностей, например потребности в близких отношениях, должен казаться «непогрешимым». А самое главное, Гитлер осознавал, что, выделяя себя из толпы и дистанцируясь от обычных людей, он тем самым дает им возможность приписать ему те качества, которые они бы хотели в нем видеть. Именно в этом кроется главная причина того, что люди изменили свое отношение к Гитлеру. Последователи Гитлера верили в него, и эта вера позволяла им наделять его особыми талантами. Вера в Гитлера наполняла их собственные жизни особым значением. Вот почему Геринг так подобострастно расхваливал его в 1934 году: «В этом человеке есть что-то мистическое, что-то выше нашего понимания, то, что нельзя выразить простыми словами… Мы любим Гитлера потому, что всем сердцем верим: Господь послал нам его для того, чтобы спасти Германию… Нет таких качеств, которыми бы он не обладал, и все эти качества — самого высшего порядка… Для нас фюрер непогрешим во всех вопросах политики, а также во всех остальных вопросах, касающихся национальных и социальных интересов народа»‹41›.
Действительно ли Геринг верил в то, что Гитлер обладает всеми человеческими достоинствами «самого высокого порядка»? Он был, разумеется, достаточно циничен и силен и понимал, что возносить хвалу Гитлеру — в его собственных интересах. С другой стороны, Геринг — ненавидящий демократию — был искренне предрасположен верить в «непогрешимого» вождя, ведь он понимал, что такая вера освобождает его от бремени ответственности за свои действия.
Идея показать фюрера как некую мистическую освобождающую силу сквозит в каждом кадре самой мощной и печально известной агитационной картины о Гитлере — фильме Лени Рифеншталь «Triumph des Willens» («Триумф воли»). Он был снят в 1934 году во время партийного съезда нацистов в Нюрнберге и официально считался документальным — в действительности же он был задуман и срежиссирован как любое другое художественное произведение. Важно отметить, что Геббельс не контролировал съемки. Как ни странно, при создании этого фильма Рифеншталь работала непосредственно с Гитлером. Он даже сам предложил название‹42›.
Рифеншталь не была нейтральным наблюдателем деятельности Гитлера — она на самом деле была очарована им. «У меня было почти пророческое видение, которого я никогда не могла забыть, — написала она через несколько лет после того, как лично наблюдала выступление Гитлера в ходе очередной предвыборной кампании. — Мне казалось, поверхность Земли разверзлась передо мной, разделилась на два полушария, и из недр забила могучая струя воды, настолько мощная, что коснулась неба и потрясла землю»‹43›.
Теперь Рифеншталь пыталась передать свое «пророческое видение» массовой аудитории. С первых кадров фильма, где Гитлер парит на самолете в небе над Нюрнбергом и затем спускается с небес как некий мессия, становится очевидна основная задача этой работы: продемонстрировать особую человеческую суть Гитлера. Он показан как одиночка, отстраненный от толпы своих сторонников. Изображения свастики, использование ритуального огня, часто повторяемые заклинания — все это вызывает ассоциации с религиозным ритуалом. Однако кадры фильма «Триумф воли» не просто напоминали священнодействие, они несли в себе мощный призыв. К поклонению новому культу были призваны не все — старым и больным здесь не было места, — это была демонстрация грубой природной силы, рассчитанная только на молодежь и полную жизненной энергии взрослую аудиторию. Нацизм в этом фильме предстает как комбинация псевдорелигиозного и псевдодарвинистского учения.