Папа кивнул.
– Вы меня не знаете, вам это простительно… – ответил сухо. У него у самого голос стал каким-то треснувшим.
– Вас должны были там арестовать… – сказал Аркадий Ильич.
– Они арестовали, я сначала не понял, за что. Но сбежал после допроса, когда сообщили… – буднично так сказал папа. Словно для него это было равносильно выходу из трамвая. Сбежал – из трамвая вышел… Никакой разницы… А я за папу испугалась…
– Так вас что, ищут? – И Аркадий Ильич очень обеспокоился.
– Ищут… – равнодушно подтвердил папа.
– И вы… Сюда…
– Сюда…
Аркадий Ильич долго думал.
– Я и сейчас еще считаю, что это сделали вы, – сказал упрямо и на меня посмотрел.
– Надеюсь, вы сейчас не будете ментам звонить… – зло усмехнулся папа, и Аркадия Ильича от этой усмешки передернуло. Кажется, он испугался, хотя вида постарался не подать. – Утром я уйду, а до этого побуду с дочерью… И… И с вами тоже поговорим… Просто так людей не взрывают… Должна быть причина… И мы попробуем ее найти… А потом я найду убийц…
Аркадий Ильич вздохнул.
– Коньяк будете?
– Нет, – отказался папа. – Мне нужна ясная голова, а не способ бессильного утешения…
– Как хотите, а я приму… – Аркадий Ильич ушел на кухню…
* * *
Разговаривали мы долго. И о маминой работе, и о друзьях. Папа ничего не записывал, но каждое имя, каждую фамилию, каждый адрес повторял, чтобы запомнить. Больше, конечно, Аркадий Ильич говорил. Я даже удивилась, что он о маме знает больше, чем я. И только уже среди ночи меня вдруг осенило…
– Аркадий Ильич, вы помните… Два дня назад мама из командировки возвращалась… Видела, как машину грабили… Там еще соседа нашего видела… Вашего знакомого… Владимира Саввовича…
– Ну-ка… – заинтересовался папа.
– Брызгалова?.. Ну, какой он мне знакомый… У меня таких знакомых нет… Он ко мне по-соседски заходит иногда денег занять. Но отдает всегда… Я его видел, когда машина взорвалась…
– Где он живет? – спросил папа.
– В соседнем подъезде… Как раз, когда милиция во дворе была, он уезжал со своим другом, с подполковником милиции, кстати… Они на рыбалку или на охоту куда-то часто ездят… Вместе…
– И как скоро возвращаются?
Я ощутила, что папа напрягся. Не телом, а внутренне, словно что-то почувствовал.
– Обычно через несколько дней…
– А в какой квартире он живет?
– Номер я не знаю. Балкон с нашим соседствует. Через стену мы, стало быть, существуем… Какой там номер, Оленька?
Я плечами пожала.
– А с кем он живет?
– С женой… Сын у них в армии служит…
– Номер его машины…
– Я не знаю… Не обращал внимания…
– Хорошо… – папа сосредоточился. – Расскажите-ка мне, что там на дороге произошло… Где Людмила его видела…
* * *
– Вы следователю про это не рассказывали?
– Нет… Как-то выпало из памяти… – Аркадий Ильич смутился. А что смущаться, я тоже ничего после гибели мамы не помнила…
– Хорошенькое дельце… – папа такую забывчивость не одобрил.
– Можете сами ему рассказать. Он оставил мне номер мобильника…
– Давайте…
Аркадий Ильич ушел за записной книжкой, открыл нужную страницу и переписал номер на клочок бумаги. Папа на бумажку глянул и брать ее не стал. Так запомнил. У него всегда память была, как все говорили, гениальная. У меня тоже память хорошая, что-то от папиной вместе с генами досталось…
Уходить папа собрался прямо среди ночи, даже утра не дождавшись.
– У меня документы менты забрали. И телефон… Оленька, не выделишь мне свой мобильник?
– Конечно… – Я побежала в комнату и принесла трубку.
– Я позвоню… – сказал он, – и ты мне позвони, когда ваш сосед вернется…
– Позвоню… – пообещала я. – Как только увижу его, позвоню…
И папа, поцеловав меня, торопливо ушел…
ИВАН СЕРГЕЕВИЧ РУСИНОВ,
подполковник в отставке
– Эй, экземпляр… Ты еще жив, поганый?
Это я с лестницы гаркнул. Подполковник наверняка продолжил свое ползанье в сторону свободы и к лестнице еще на метр, может быть, уже приблизился. Услышать должен даже при низком давлении, вызванном потерей крови, поскольку голос у меня по-командирски поставлен и, при необходимости, по ушам ударить может не хуже кулака. А низкое давление плохо на зрение действует, на уши, насколько я помню, меньше влияет…
Мент не ответил.
– Я пошел, а за тобой скоро приедут… Похмелиться не дадут, но руки свяжут… – трудно не услышать, когда говорят так громко и членораздельно, как перед длинным окопом команду дают в ожидании боя.
Теперь он захрипел, будто перепуганный жеребец… Должно быть, матерился так – без слов. Это случается порой от бессильной ярости. Слова в горле острой костью застревают и произношение искажают – в итоге вот, хрип… Но я интонацию этого хрипа, кажется, уловил правильно. Пусть себе хрипит… На здоровье, если это ему здоровье принесет…
Но разговоры разговорами, а из этого загородного недостроенного особнячка пора было убираться, пока сюда менты не пожаловали. Мне почему-то вдруг показалось, что мы с ними можем не найти общий язык и добросердечное взаимопонимание… Я, конечно, сторонник уважительного доверия ко всяким людям. Но только не к тем, что ментовские погоны носят. И прокурорские, думаю, не слишком далеко от ментовских ушли, вне зависимости от величины и количества звездочек. И если Максим Юрьевич Шторм пожелает снова нацепить мне на руки стальные «браслеты», я этому не удивлюсь. И дело здесь вовсе не в том, что он желает именно меня посадить, потому что стопроцентно считает меня виновным, хотя мой побег его, думаю, и задел за живое. Просто он видит следствие собственной прерогативой. И, как всякий конченый следак, не любит, когда ему мешают. Как любому профессиональному пианисту, скажем, мешает подыгрывающий ему балалаечник из самодеятельности… То есть следователь по особо важным делам считает себя высоким профессионалом и не признает права всяких там дилетантов, даже если они имеют подготовку гораздо более качественную, нежели у него, хотя и слегка специфическую, на проведение собственного расследования. В принципе, я не собираюсь обвинять Максима Юрьевича Шторма в неуважении к собственной персоне и к собственным способностям. Уважение, говорят, следует заслужить. Вот я и надеюсь такую миссию выполнить… Буду заслуживать, и уже начал это делать…
Револьвер «манурин», как и обещал уважаемому старшему следователю по особо важным делам, я положил за дверь в прихожей. Я только за ствол брался, спусковой крючок и курок не трогал. Пусть там останутся неприкрытыми отпечатки пальчиков ментовского подполковника. А мои отпечатки найти нетрудно. И даже нет смысла их с револьвера убирать, поскольку я уже доложил Максиму Юрьевичу, что револьвер в руки брал.