– А… уважаемый коллега тоже здесь… очень приятно, то есть печально…
Потом он замолчал и, приблизившись к лицу Стефана, шепотом спросил:
– Ради Бога, что вы здесь делаете? Ведь вы не еврей?
Стефан узнал его. Это был ассистент профессора Гузицкого, семинары по терапии которого он когда-то посещал. И вдруг в нем затеплилась надежда: этот человек мог бы засвидетельствовать, что он не еврей.
– Схватили меня… идиотская ошибка… вы не могли бы… вы… – начал он, но замолчал, так как это прозвучало нелепо.
Ему невольно пришлось соблюдать рамки этикета, который как-то не предусматривал подобных встреч.
– Бросьте молоть вздор, – буркнул доктор, который никогда не грешил хорошими манерами. – Наверное, вы хотите, чтобы я вам помог? Не пытайтесь меня уверить, что нет. Сейчас вернусь, – сказал он своему собеседнику, жгучему брюнету с темными красивыми глазами. – Подожди, Сало.
Отведя Стефана в сторону, он взял его под руку и шепнул на ухо:
– Сейчас поищем шуцмана… О, там стоит один…
– А что… что вы собираетесь делать? – с трудом выдавил Стефан, так как не мог вызвать у себя ни капельки интереса к судьбе человека, который хотел его спасти.
– Я? О, я в полной бе-зо-пас-ности! Да-а-а…
– Это прекрасно!
– Да, у меня такая доза морфия, которой хватило бы на двух старых быков, – довольно произнес врач. – И вскоре я впаду в нирвану… Вы знаете, наверное, что в последнее время я стал джайнистом… Не толкайся, идиот, и так нас всех черти заберут! – резко бросил он какому-то тощему субъекту, который, дрожа, хватал за руки окружавших его людей.
– Я все-таки не советую вам слишком на меня рассчитывать, – обратился он снова к Стефану. – Такие случаи свидетельства обычны, вы меня понимаете?
– Такие? – спросил Стефан.
У него голова шла кругом от толкучки и от неустанного распихивания грязной, причитающей толпы.
– Родители иногда говорят, что их дети на самом деле не их дети, а арийцы, чтобы спасти… вы понимаете? Немцы на это не очень ведутся…
– А… но…
– О, а вот и наш шуцман, – сказал доктор и, приподнимая фуражку, обратился к огромному красному немцу, который пальцем размазывал пот, собравшийся на выбритой верхней губе: – Herr Schupo, entschuldigen Sie, bitte… [45]
После обеда Плювак вышел из дому. В коридоре напевал: «Черны брови подмалюю, нутая, нутая, чернявого поцелую, нутая, нутая!» – но замолчал на лестничной площадке. Поздняя осень была на удивление красивой: голубое небо, деревья шелестят, как старые книги… Однако ему было не до прелестей природы, потому что по улицам шло столько девушек… Девушек…
Они маршировали по трое и по пятеро по всей ширине тротуаров. Они прижимались друг к дружке, постукивали каблучками изящных туфель, жевали сливы, доставая их из бумажных пакетиков, и мокрыми от сока губами улыбались прохожим. Отставший от них смех обжигал и жалил, как легчайшие прикосновения листьев крапивы.
Небо было еще ясное, но над землей уже сгущались сумерки, когда он заметил одинокую, очень стройную девушку. Она шла впереди него. Он пристроился к ее шагу и почувствовал возбуждение, попав в поле исходившего от нее света. «Вот бы подойти», – сглотнул он слюну и ускорил шаг. Вздрогнул, удивленный: это была его недавняя ученица, еврейка.
Девушка отшатнулась в сторону при виде заглядывающего ей в лицо мужчины. На бледном лице блестели черные, охваченные ужасом глаза. Сумерки стирали цвета и размазывали контуры далеких предметов, тем выразительнее проступали близкие. Ее лицо светилось фосфорической белизной.
– А… а… это вы, господин профессор?
– Не бойтесь, милая.
Он взял ее под руку, хоть она и сопротивлялась.
– Вы не носите повязку? – Он понизил голос до шепота: – Почему? Это очень опасно…
Он расспрашивал ее, что она делает, что с родителями, так осторожно, так тепло, что она рассказала все. Отца забрали утром… Ее тоже, но она выскочила из машины. Немец стрелял… Она вернулась в гетто, переоделась в лучшее платье и пробралась на арийскую сторону города.
– Говорят, что… я не очень похожа? Господин профессор? Как вы?..
Она заглядывала ему в лицо, но в этом не было ни следа кокетства, а лишь смертельный страх.
– Ну да, да… а что вы сейчас делаете?
– Не знаю… так, хожу; может быть, к ночи акция закончится, и…
– Такая одинокая девушка, это подозрительно. Хм, рискованно. – Он ее посвящал в свои мысли: – Но вы… такая молодая… и… э… жаль, вы были такой хорошей ученицей…
– Господин профессор?.. – вскрикнула она с надеждой в голосе. Невольно прижала локтем его руку.
Сердце у него начало биться медленно и тяжело. Он облизал губы.
– Ну что ж, была не была… Вы можете переночевать у меня…
В дежурке сидел Клопотцек, у которого после обеда надолго испортилось настроение. Сначала, конечно, Таннхойзер устроил ему бурный скандал из-за вывезенных евреев Кремина. Но по крайней мере можно было с удовлетворением смотреть, как он бесился, как стучал хлыстом по столу, переживая, что не получил обещанную взятку. Потом все перестало быть забавным. Привезенные из школы на пробу резервы полиции не оправдали надежд, и Уммер, который руководил оперативной группой в городе, неустанно требовал подкрепления – видимо, там на самом деле было жарко, потому что он постоянно звонил из караульной. Клопотцек слышал раздающийся в трубке треск недалеких карабинных выстрелов.
– Woher soll ich die Leute nehmen? [46] – взревел он наконец.
Ничего, перебьется, Уммер и так открутился от фронта. Там отвечают на выстрелы…
Только он успел проредить охрану своего «сборного пункта» и отправил в город взвод, как телефон заверещал снова.
Несколько десятков евреев повалили забор и, прорвавшись через редкий кордон, убежали вброд через реку на кладбище. Полиция стреляла: были убитые и раненые.
– O, Sapperlot! [47] – взревел Клопотцек, сбрасывая со стола половину бумаг, и так бухнул кулаком по крышке, что фольксдойче Финдер, вроде бы привыкший к выходкам шефа, съежился за своим столиком. – Wie kann ich mit solchen Idioten arbeiten? [48]
Вскоре телефон зазвонил снова: лейтенант Кригель из гестапо очищал тюрьму на улице Дембицкого и хотел присоединить заключенных к еврейскому транспорту.
– Ausgeschlossen! Ich habe keine Lastwagen mehr! [49] – кричал Клопотцек, но потом все-таки позволил себя уломать и выделил два грузовика.