Они смотрели на меня, улыбались, рассказывали о чем-то, и я понимал, что чем дольше я остаюсь здесь, тем сложнее мне будет уйти. Впервые в жизни не нужно было никуда бежать. Ноги и разум отдыхали.
– Да ты оставайся! – говорили мне. – Еды и слов хватит на всех.
Один из них освободил койку и предложил мне прилечь. Оставшиеся позади вагоны сохранили в памяти воспоминания о многом, но уют, царивший здесь, я ощутил впервые. Это были такие же люди, как и я, но они никуда не бежали, не торопились. Они просто сидели, и самым ценным для них было то, что есть здесь и сейчас. Разговоры то становились шумными, то стихали до шепота. Стук колес убаюкивал, а незнание того, что ждет меня дальше, склоняло к тому, чтобы остаться.
– Я запомню это место, – пообещал я. – Обязательно запомню.
Я толкнул дверь, выходя в тамбур.
– Не споткнись! – предупредил меня кто-то, но, к сожалению, уже слишком поздно.
Они весело засмеялись над моим падением. Дверь закрылась, но я все еще слышал смех. Хотелось стоять и слушать эти голоса, но стоять было нельзя. Усталые ноги понесли меня вперед. Не стоять! Ни в коем случае не стоять! Я побежал еще сильнее. Где-то сбоку открылась дверь. Чья-то рука попыталась меня схватить и затащить внутрь. Я увернулся. Восстановленные силы снова стали покидать меня. Хотелось есть, но еще больше хотелось пить.
Я спотыкаясь вбежал в другой вагон. Плацкарт.
– Ну, чего стоишь?! – заорали на меня. – Давай, помогай!
Я удивился количеству людей вокруг. Каждый из них был занят чем-то своим, но все вместе они сливались в единый процесс. Одни носили доски, другие их пилили, третьи заделывали щели, а четвертые забивали гвозди для крепости конструкции. Я стал одним из них, сам не заметив того. Мы спасали вагон. Он разваливался у нас на глазах. Сквозь обшивку со свистом врывался холодный ветер. Он окутывал наши тела, вызывая озноб. Глаза начинали слезиться. Замерзшие пальцы, отказывались подчиняться. Кто-то отчаивался. Кто-то продолжал бороться. Сильные помогали слабым. Смелые – отчаявшимся…. А затем снова свистел ветер и кипела работа. Отдав последние силы спасению вагона, я упал на пол, наблюдая, как другие заканчивают то, в чем я еще недавно принимал участие. Я уважал их. Уважал их силу и упорство. Не смотря ни на что, они продолжали стоять, самоотверженно спасая то, что было для нас приютом…. И вагон уцелел. Изнемогая от усталости, спасители раздавали нуждающимся еду и воду. Я утолял жажду жадными глотками, чувствуя, как ко мне возвращаются силы. Мы были нужны друг другу, и это было тем, что нас объединяло. Ведь все могло повториться в любой момент. Но никто, ни о чем не жалел.
– Смотрите! – закричал я, увидев, как ветер вырвал одну из досок.
И снова суета. И снова пилы, молотки, гвозди. Бежать! Бежать еще сильнее! Бежать из последних сил! Боясь, что меня остановят, я бросился к выходу из вагона. Навалившись на дверь, я, падая, пролетел в тамбур.
– Тише ты! – услышал я недовольный женский голос.
Вспышка света ослепила меня.
– Кто ты? – спросила женщина. – Что тебе надо?
Она толкнула меня в грудь, убирая с дороги.
– Подожди! – закричал я, пытаясь остановить ее.
– Некогда!
– Да подожди ты! – я схватил ее за руку. – Куда ты бежишь?
– Вперед.
– Вперед? Там ничего нет!
– Хочешь сказать… – она смерила меня задумчивым взглядом. – Хочешь сказать, что ты такой же, как я?
– Не знаю. Просто мы оба бежим.
– Да, но бежим-то мы в разные стороны!
– За мной ничего нет.
– Как это нет?
– Все не то.
– А что ты ищешь?
– Выход.
– Выход? Может, ты его просто не заметил?
– А может, ты его не заметила?
– Я не могла.
– И я не мог.
Сердце сжалось.
– Что же тогда? – спросили мы друг друга в один голос.
– Стоять нельзя! – решительно заявила она.
Я согласился.
– Туда идти нет смысла, – она указала на дверь, из которой пришла.
– Туда тоже, – я указал на дверь, откуда пришел я.
– Нет, ты врешь! – замотала она головой. – Я уже вижу, как это происходит!
Я вспомнил яркую вспышку света.
– Что ты видишь?
– Жизнь! – сказала она. – Другую жизнь. Там все по-другому. Там светло.
Еще одна вспышка. Рождение. Беспомощность. Лица. Свет. Воздух.
– Ты это тоже видишь, да? – женщина схватила меня за руку. – Скажи, что это прекрасно!
– Это великолепно, – мои видения рассеялись, уступив место полумраку. – Нам нужно торопиться.
– Торопиться? – женщина зарыдала. – Куда? Ты же сам понимаешь, что отсюда нет выхода! Этот поезд сожрет нас всех!
– Или сделает сильнее.
Я предложил ей бежать вместе. Ведь теперь, зная о пути, который прошел каждый из нас, страх перед неизвестностью новых дверей стал меньше. За некоторыми были тупики, некоторые предстояло еще открыть.
– А что если выйти сможет только один? – спросила она. Но сомнений уже не было. И не было ответов.
– Давай сначала найдем выход, а там посмотрим.
Она согласилась. Оставалось лишь определиться в какую сторону идти.
– Какая разница куда, – сказала она. – Главное не быть одной. Главное, что рядом есть человек, с которым нас объединяет одна общая цель.
Поезд продолжал отсчитывать отведенное нам время, ударами колес на стыках рельс. Мы не знали, откуда мы пришли, но теперь, с еще большей уверенностью, знали, куда нам надо. Время оставалось все меньше, поэтому нужно было бежать…, не думать…, не сомневаться…
Быть материальным. Иногда Анна смотрела на Константина, и ей хотелось поверить во что-то большее. Нет. Она не была философом. Она даже никогда не писала стихов, чтобы выразить свои чувства. Просто считала иногда, что ужин может быть чем-то большим, нежели утоление голода, и цветы можно срезать и подарить кому-то, а не только любоваться ими. Вот об этом думала Анна. Об этом она и пыталась сказать своей матери в этот вечер.
Она ушла в одиннадцать. Оставила фату и список гостей.
Была весна. Молодые листья шумели на ветру.
– Не стоит кричать, – мать Анны с сожалением смотрела на Константина. – Ее здесь нет.
Она пригласила его в дом, посадила за стол и настояла на том, чтобы он выпил с ней чашку кофе. Константин молчал. Говорила лишь мать Анны. Она стояла у плиты, спиной к нему, так, чтобы он не мог видеть ее лица. Это была история об отцах Анны. Один из них был нежен. Он осыпал свою возлюбленную цветами и подарками. Его губы были теплы, а глаза клялись в искренности чувств. Другой…. Другой был груб. Иногда он бил ее. Иногда унижал, и унижения эти были еще страшнее побоев. Она приходила к нему, когда нежность превращалась в пытку, в пустыню, среди которой жестокость была самым желанным оазисом. Грубость, которую хочется пить и пить и кажется, что так будет вечно, но… но жажда всегда проходила слишком быстро, и пустыня переставала быть пустыней. Она возвращалась к тому, кто дарил ей нежность. Его двери были открыты. Он всегда ждал ее, всегда готов был принять, исцелить ее страдания. Его руки лечили ее тело. Его глаза и губы лечили ее душу. Казалось, что это и есть то единственное, что ей нужно. Тот, с кем она может остаться. Однако боль быстро забывалась. Их снова становилось двое – тот, кто был нежен и тот, кто был жесток. И она снова ползла на коленях к одному из них и гордо позволяла любить себя другому.