Паук вдруг рывком расправил плечи, словно бы принял какое-то решение.
— Ты прав, так прав, — сказал он. — Мы совершим это вместе.
— Вот именно, — согласился Толстый Чарли, а потом спросил: — Что совершим?
Но Паук уже подозвал такси.
— Мы — мужчины в большой беде, — возвестил Паук всему миру. — Нашего отца больше нет с нами. Сердца тяжелы у нас в груди. Горе опустилось на нас страшным бременем. — Тьма — наша участь, а неудача — единственный спутник.
— Ладно, ладно, джентльмены, — весело отозвался таксист. — Куда вас везти?
— Туда, где можно найти три лекарства от горя, — велел Паук.
— Может, купим курицу в карри? — предложил Толстый Чарли.
— Есть три и только три вещи, способные усмирить боль, какую испытываешь при мысли о смерти, — сказал Паук. — Это вино, женщины и песни.
— Курица в карри тоже неплохо, — заметил Толстый Чарли, но никто его не слушал.
— В каком-то особом порядке? — поинтересовался таксист.
— Сначала вино, — объявил Паук. — Озера, и реки, и безбрежные океаны вина.
— Поехали.
Такси тронулось с места.
— V меня на душе кошки скребут, — любезно внес свою лепту Толстый Чарли.
Паук кивнул.
— Скверно на душе. Да. Нам обоим скверно. Сегодня мы поделимся друг с другом бедой и прогоним ее. Мы будем горевать. Мы до осадка изопьем смертности. Разделенная боль, брат мой, не увеличивается вдвое, но уменьшается вполовину. Не разломить колчан стрел, но одну…
— И не спрашивай, по ком звонит колокол, — произнес нараспев таксист. — Он звонит по тебе.
— Ух ты! — вырвалось у Паука. — Крутой у тебя коан!
— Спасибо, — скромно ответил водитель.
— Верно, все мы смертны. А вы, похоже, философ. Меня зовут Паук. А это мой брат, Толстый Чарли.
— Чарльз, — сказал Толстый Чарли.
— Стив. Стив Берридж.
— Мистер Берридж, — сказал Паук, — не хотелось бы вам стать нашим личным водителем на сегодняшний вечер?
На это Стив Берридж объяснил, что у него как раз заканчивается смена и что он погонит такси на стоянку, а после его ждет обед с миссис Берридж и множеством маленьких Берриджей.
— Слышал? — обратился Паук к Толстому Чарли. — Семейный человек. А вот у нас с братом никого больше нет. И ведь мы только сегодня познакомились.
— Похоже, та еще история, — отозвался таксист. — Давняя семейная ссора?
— Отнюдь. Он просто не знал, что у него есть брат, — сказал Паук.
— А ты знал? — поинтересовался Толстый Чарли. — Про меня?
— Возможно. Но все так легко забывается.
Таксист притормозил.
— Куда мы приехали? — спросил Толстый Чарли.
Далеко они не уехали. Кажется, всего до Флит-стрит.
— Там, куда вы просили отвезти, — объяснил таксист. — За вином.
Выбравшись из машины, Паук уставился на грязные дубовые доски и запыленное окно древнего кафе.
— Великолепно, — сказал он наконец. — Заплати, брат.
Толстый Чарли заплатил за проезд и они вошли внутрь: спустились по темной деревянной лестнице в подвал, где румяные барристеры пили бок о бок с мертвенно-бледными биржевыми брокерами и управляющими трастовыми фондами. Пол был посыпан опилками, список вин неразборчиво нацарапан мелом на грифельной доске за стойкой.
— Что пьешь? — спросил Паук.
— Просто бокал красного, пожалуйста, — сказал Толстый Чарли.
Паук поглядел на него торжественно.
— Мы последние в роду Ананси. Такие, как мы, не оплакивают кончину отца за столовым красным.
— Э-э-э… верно. Тогда я выпью то же, что и ты.
Паук направился к стойке, прорезая толпу, словно ее тут и не было вовсе. Через несколько минут он вернулся с двумя бокалами, штопором и исключительно пыльной бутылкой. Легкость, с которой он ее открыл, произвела большое впечатление на Толстого Чарли, который вечно вылавливал из Своего бокала куски пробки. Вино из бутылки полилось такое темное, что казалось почти черным. Налив до краев два бокала, Паук поставил один перед Толстым Чарли.
— Тост, — объявил он. — В память о нашем отце.
— О папе, — сказал Толстый Чарли, стукнул бокалом о бокал брата, чудом не пролив ни капли, и попробовал вино. На вкус оно было странно горьким, травянистым и солоноватым. — Что это?
— Похоронное вино. Такое пьют по умершим богам. Его уже давно не делают. Его настаивали на горьком алоэ и розмарине и на слезах девственниц, у которых сердце разбито.
— И продают в забегаловке на Флит-стрит? — Толстый Чарли взял со стола бутылку, но этикетка поблекла и запылилась настолько, что стала совсем неразборчивой. — Никогда о таком не слышал.
— В таких старинных местечках встречается приличное вино, если знаешь, о чем попросить, — объяснил Паук. — А может, я просто решил, что оно здесь есть.
Толстый Чарли отпил еще. Вино было крепким и терпким.
— Такое вино не пьют по глотку, — продолжал Паук. — Это траурное вино. Его проглатывают залпом. Вот так. — Он сделал огромный глоток, потом скорчил гримасу. — И на вкус так лучше.
Помедлив, Толстый Чарли отпил побольше. Ему показалось, он чувствует на языке вкус алое и розмарина. Интересно, может, соль здесь и правда от слез?
— Розмарин кладут на долгую память, — сказал, доливая вино, Паук.
Толстый Чарли начал было объяснять, что сегодня ему пить не следует, что завтра ему на работу, но Паук его оборвал:
— Твоя очередь произносить тост.
— Э-э-э… верно, — сказал Толстый Чарли. — За маму.
Они выпили за маму. Толстый Чарли обнаружил, что горькое вино начинает ему нравиться. Глаза у него защипало, все существо пронзило ощущение глубокой, болезненной утраты. Он скучал по матери. Он скучал по своему детству. Он даже скучал по отцу. Паук по другую сторону стола тряхнул головой, по щеке у него скатилась слеза и с плеском упала в бокал. Потянувшись за бутылкой, он налил им обоим еще.
Толстый Чарли выпил.
Печаль бежала по его венам, наполняя душу, само его существо болью утраты, которая поднималась, как приливная волна.
Теперь и по его лицу бежали слезы и плескались в стакан. Он порылся по карманам в поисках бумажного носового платка. Паук разлил остатки вина.
— Тут правда продают такое вино?
— У владельца была бутылка, о которой он даже не подозревал. Надо было только напомнить.
Толстый Чарли высморкался.
— Я даже не знал, что у меня есть брат.
— А я знал, — отозвался Паук. — Все собирался тебя найти, но то и дело что-нибудь отвлекало. Сам знаешь, как это бывает.