Церковь находилась в историческом квартале города, являя собой самое древнее и высокое сооружение в городе, возведенное на вершине холма. Ее белые стены и белая же высокая колокольня буквально возносились к небесам из снега, более похожие на творение природы, чем на дело рук человеческих. Женщина, стоявшая на входе, очевидно, усомнилась в том, что у меня, явного чужеземца, может оказаться пропуск на столь почетное мероприятие, и без обиняков заявила, что все билеты давно проданы. Когда же я предъявил приглашение, она долго и придирчиво рассматривала его, прежде чем пропустить меня внутрь.
Электрического освещения в церкви не было — его заменил трепещущий свет тысячи свечей, отблески которого падали на стены, украшенные сценами из Библии, нарисованными на сосновых досках, снятых с корпусов старинных рыбацких лодок. Буклет, которым я обзавелся на входе, поведал мне, что церковь эта некогда была местом, где жены, сыновья и дочери молились о благополучном возвращении мужей и отцов из штормового моря. Соответственно, именно здесь было удобнее всего молиться о пропавшей дочери или, в моем случае, о матери, пропавшей и нашедшейся одновременно.
На коленях у меня, внутри программы, лежал список подозреваемых, составленный матерью, который я постарался как можно точнее воспроизвести по памяти. Первым из них, явно руководствуясь исключительно политическими мотивами встречать и приветствовать всех остальных, прибыл мэр. Заметив мое присутствие, он старательно проигнорировал меня — что стало единственной трещинкой в броне его безудержной веселости. Первый ряд сидений был зарезервирован, и мэр прошествовал к своему месту, тогда как остальные кресла вскоре заняли, наряду со всеми прочими, и доктор с детективом. Церковь была уже заполнена до отказа, когда прибыли Хокан с супругой. Я понял, что ему нравится ощущать на себе взгляды горожан, когда они проследовали на места в первом ряду.
Как только расселись последние из местных столпов общества, началась служба, и по проходу двинулась вереница юношей и девушек в белых одеждах. Мужчины держали в руках золотистые звезды на палках, женщины — свечи, напевая речитативом в такт движению, после чего выстроились в два ряда в передней части церкви. У первой девушки на голову был надет стальной обруч со свечами, и огненная корона озаряла пламенем ее льняные волосы — она олицетворяла собой Святую Света, роль которой в прошлом году исполняла Миа. Церемония длилась около часа. Паства приветствовала свет и тепло не как абстрактные понятия, а как жизненную необходимость или любимого человека, пропавшего без вести. Несмотря на представившуюся возможность, о Мие никто не вспомнил, что показалось мне очень и очень странным. За всем этим крылся несомненный расчет, поскольку на обычную оплошность такое упущение никак не походило; к священнику наверняка обратились с соответствующей просьбой, которая встретила полное понимание с его стороны. Вряд ли я мог рассматривать это как улику, но факт сей отложился в памяти, не давая мне покоя, особенно учитывая, что Хокан сидел в первом ряду и что на прошлой церемонии именно Миа исполняла роль Санта Лючии.
По окончании службы я остановился чуть поодаль от входа, у ряда фонарей, присыпанных снегом, надеясь обменяться парой слов с Хоканом. Сквозь распахнутые церковные двери я видел, как он разговаривает с членами общины, словно важный государственный деятель, а не обычный гражданин. Заметив меня, он лишь на мгновение запнулся, слишком хорошо владея собой, чтобы каким-либо иным образом, помимо этой крошечной паузы, выдать свое замешательство. Наконец он вместе с супругой вышел наружу. Когда я шагнул к ним, Хокан повернулся к жене и попросил не ждать его, а отправляться на какую-то частную вечеринку. Она мельком взглянула на меня, и мне показалось — хотя, не исключено, это воображение сыграло со мной злую шутку, — что во взгляде ее промелькнуло что-то. Не жалость, не враждебность, а что-то еще — угрызения совести или вина. Ощущение было мимолетным, я запросто мог ошибиться, а она поспешила прочь по залитой огнями фонарей дорожке.
Вежливость Хокана была показной.
— Надеюсь, вам понравилась служба.
— Очень. И церковь тоже красива. Но я был удивлен тем, что мы не помолились за благополучное возвращение вашей дочери.
— Я молился об этом, Даниэль. Я молюсь об этом каждый день.
Хокан присоединился к моим родителям в нежелании сокращать мое имя до уменьшительного «Дэн». Старательно подавляя инстинктивное стремление любой ценой избегать конфликтов, я вспомнил кое-что из того, что говорила мне мать.
— Я никак не могу понять, каким образом Мие удалось сбежать с вашей фермы. Автомобиль она не взяла. На велосипеде не уехала. Уйти пешком она тоже не могла. Общественный транспорт не ходил. Теперь, приехав сюда, я понимаю, как уединенно вы живете.
Хокан шагнул в сторону, прямо в глубокий снег, приглашая меня следовать за ним, чтобы нас никто не мог услышать, и, понизив голос, сказал:
— Мы с вашим отцом за лето подружились и стали близкими друзьями. Он беспокоился о вас. Вы ведь не обижаетесь на меня за такие слова?
Хокану было мало просто напасть на меня. Он хотел сделать это с моего разрешения.
— Ничуть. Продолжайте.
— По его словам, ваша карьера не задалась. Перед вами открылись кое-какие возможности, которые, правда, не вызвали восторга у ваших родителей, но вы не пожелали думать своей головой и пошли по их стопам, избрав путь наименьшего сопротивления. Он спрашивал себя, уж не стали ли ваши неудачи причиной того, что вы оборвали с ними всякую связь. Вы редко звонили. Ни разу не приехали к ним в гости. А когда я услышал от Криса ваши отговорки, то сказал себе: этот человек лжет. Он просто не хочет приезжать. Ваше отсутствие уязвило Криса и причинило ему сильную боль. Тильде, кстати, тоже. Они никак не могли понять, чем же провинились перед вами, и боялись, что в этом году вы снова не приедете навестить их. Но труднее всего мне поверить в то, что вы считали их состоятельными и даже богатыми людьми! Неужели это правда?
Мне стало стыдно и захотелось оправдаться, сказать что-то в свою защиту, но я ограничился тем, что подтвердил:
— Правда.
— Как такое может быть? Когда они приехали, я сразу же понял, что они едва сводят концы с концами. Вот почему я всегда платил за вашего отца, когда мы выпивали вместе, а приглашая их на вечеринки, никогда не просил принести что-нибудь дорогое, наподобие лосося или мяса.
Итак, разрешилась еще одна загадка: почему Хокан предложил моей матери принести с собой картофельный салат. Я был унижен и раздавлен. Оказывается, он поступил так из милости, щедро приправленной снисхождением. Хокан молчал, наблюдая за мной, а мне нечего было ему возразить. От атаки он перешел к обороне.
— Исчезновение Мии расстроило меня сильнее всех. Я сделал все, что в моих силах, и никто не вправе требовать от меня большего. Но нет, мои действия публично подвергает сомнению человек, который пальцем о палец не ударил ради своих родителей, человек, который даже не подозревал о том, что его мать на каждом углу кричит о том, что здесь произошло убийство. Я нахожу это возмутительным. Вы доставляете беспокойство моей жене и оскорбляете моих друзей.