– Где же ее взять, семью-то…
– Тоже мне беда. Молодая, красивая. Мужа ищи!
– Прямо так их и приготовили, этих мужей.
– Надо пытаться, – няня вздохнула, – под лежачий камень вода не течет. А родителей-то у тебя нет?
– Есть, но далеко.
– И что же?! – тетя Люба выкатила глаза. – Внука видеть не хотят?
– Они и не знают о нем, – девушка, переодев малыша, прижала его к себе и стала кормить, – я сказать побоялась. Отец убьет.
– Вот дура-то где! – старушка покачала головой. – Я думала, ты на всем белом свете одна. Потому тебя Иван Семенович и пожалел, разрешил оставить Ванюшку. Домой езжай, к маме с папой! Повинишься. Куда денутся? Примут!
– Но как же…
– Знать я ничего не желаю, – няня обиженно отвернулась, – а чтобы Ванюшки твоего к лету тут не было. К родителям вези. Заживет хоть как человек!
Аннушка обхватила перекладины своей кроватки обеими ручками, сжала кулачки так, что пальчики побелели и, не отрываясь, смотрела на счастливого младенца, который лежал у матери на руках и, бесстыдно причмокивая от удовольствия, сосал полную грудь. Она закрыла глаза и вспомнила запах своей мамы: сладкий, любимый. И оттого, что нельзя было сейчас его вдохнуть, нельзя было прикоснуться к родимой, стало так больно…
Как только мама Ванюшки ушла, нянька полезла в пакет, оставленный ею у сына под кроватью. Вытащила пачку подгузников, отсчитала восемь штук – на всех, кому по весу подходят – и стала переодевать детей.
– Бедненькие, – причитала старушка, застегивая на Аннушке памперс, – вот хоть и вам чуточку счастья перепало. Полежите, сердешные мои, немного сухими.
Уже несколько месяцев после записи программ, после каждого эфира Маша тут же бросалась к телефону – нет ли пропущенных вызовов? Нет. Ни Тамара Михайловна, ни даже Алла, сразу же профессиональным чутьем уловившая ее настрой, не звонили. Когда выдавались свободные от работы вечера, они с Олегом садились за компьютер и прочесывали все доступные базы данных о детях, оставшихся без родителей. Чтобы войти в систему, каждый раз приходилось заново ставить галочки напротив доступных параметров поиска. Цвет глаз – карий, черный, серый, голубой или зеленый; цвет волос – черные, темные, светлые, рыжие, русые, светло-русые или темно-русые…
Система искала, выдавала скудные сведения: имя, месяц и год рождения, глаза, волосы, темперамент. Характер у всех малышей в базе был одинаковый – «спокойный». Фотографии нередко бывали размытыми, на многих изображениях младенцы спали. А некоторые детки лежали в боксах, обвитые капельницами и медицинскими трубками. Таких картин, ярких напоминаний о собственном малодушии, Молчанова боялась больше всего…
Наутро она набирала указанные под выбранными анкетами детей номера телефонов. Чаще всего включался факс или не брали трубку. Если под контактными данными было указано точное время, в которое нужно звонить – к примеру, третий понедельник месяца, после 15:00, – линия в этот период была беспросветно занята. А когда удавалось наконец услышать человеческий голос, нередко выяснялось, что этот ребенок давно устроен, и такие ответы Маша любила больше всего. Но чаще случались совсем другие разговоры. Убийственные, тяжелые. Несовместимые с жизнью болезни и недуги, на которые не было даже намека в анкетах детей, всплывали во всех подробностях.
От общедоступной базы не было толку. Молчанова начала пробиваться к региональному банку данных. Чтобы на месте получить консультацию специалиста, а не висеть часами и неделями на телефоне, нужно было заранее записаться на прием. За двадцать один день вежливый женский голос в трубке назначил время и посоветовал заранее, накануне визита, выбрать на сайте приглянувшиеся анкеты.
Они с Олегом топтались на пороге учреждения в ожидании, пока охранник найдет в списке их фамилии. Человек в форменной зимней куртке перелистывал свои бумаги по десятому разу: ни Молчановой, ни ее супруга в них не было.
– Не положено, – коротко резюмировал он, отодвигая Олега с Машей от входа.
Молчанова краем глаза заметила, как глаза мужа наливаются кровью. Она не слышала, что именно сказал охраннику Олег, но мальчишка побледнел, потом покраснел до кончиков ушей и безнадежно махнул рукой:
– Идите!
Но и у специалиста их ждал не лучший прием: куда испарилась Машина запись на этот конкретный день, здесь понятия не имели – на тот же час была назначена беседа с совершенно другим человеком.
– Все, что мы можем для вас сделать, это записать на другое время, – издевательски-вежливо сообщила молодая сотрудница с невыносимо писклявым голосом, – примерно через месяц.
– Но мы же сегодня приехали! – Молчанову трясло, она совала под нос девушке лист бумаги с аккуратной таблицей. – Муж взял отгул на работе. Я подобрала анкеты на сайте, как мне сказали. Вот список!
– Там информация быстро устаревает. Этих детей уже нет. А кто вам сказал, что нужно на сайт ориентироваться?!
– Ваша коллега! Вот по этому телефону.
– Вы ее имя-фамилию записали?
– Нет…
– Тогда не можем ничем помочь!
Весь следующий день Молчанова лежала в постели, чувствуя, что заболевает, и даже не делала попыток встать. Она не хотела никуда ехать, не могла больше никому звонить. Смертельно устала. Стоило закрыть глаза, как ей начинали мерещиться ужасы, от которых кровь стыла в жилах: обвитые проводами и капельницами дети без рук и без ног неподвижно лежали, направив бессмысленные взгляды в никуда. Опухшие глаза, расплывшиеся переносицы, лица обезьянок, в которых не было и намека на осознанность… Как можно все это остановить?! Почему нет никакого вмешательства в жизни тех, кто закачивает себя спиртом, кокаином, опиатами, амфетаминами, еще бог знает какой дрянью и потом рожает детей?!
Дашка, вернувшись из школы и обеспокоившись непривычной тишиной в доме, заглянула в родительскую спальню.
– Мам, ты чего?
– Не знаю, – Маше было тяжело даже говорить, все тело, каждый сустав ломило, – кажется, я заболела.
– Давай чаю сделаю с медом. Или аспирина принести?
– Лучше чай…
– О’кей.
Обеспокоенная лисья мордашка ребенка скрылась за дверью. Маша только сейчас заметила, как обострились черты Дашкиного лица. Раньше ее девочка была такой женственной, мягкой, а сейчас походила на дикого зверька. Да и вела себя нередко точно так же. Перерастет ли? Справится ли с искушением свернуть не на ту дорогу? Права была профессорша – нужно собственного ребенка не упустить, сделать все возможное и даже больше, чтобы Даша выросла хорошим и счастливым человеком. Столько грязи вокруг, столько смертельных опасностей… Подросток, не имея житейского опыта, даже не в состоянии их правильно оценить. Всего-то один неверный шаг, и полетишь в пропасть. А назад пути нет. Но ведь не запрешь ребенка дома силой, не запретишь: все методы бесполезны, кроме одного – любой ценой научить человека самому разбираться в том, что есть белое, а что – черное.