— Непростительное незнание! — засмеялся мистер Биб. — Жить неделю в Уинди-Корнер и не знать, что «Кисси» и «Альберт» — это две виллы, стоящие напротив церкви! Я попрошу миссис Ханичёрч присмотреть за вами.
— Я преступно несведущ в местных делах, — скучающим тоном начал молодой человек. — Я даже не знаю разницы между советом прихода и советом местного самоуправления. Возможно, что разницы нет, и также возможно, что я использую неправильные названия. Конечно, я виноват, но в деревню я приезжаю только ради того, чтобы встретиться с друзьями да полюбоваться природой. Италия и Лондон — единственные места, где жизнь кажется мне более-менее сносной.
Мистер Биб, которого расстроило в Сесиле отсутствие интереса к продаже «Кисси» и «Альберта», решил сменить тему.
— Позвольте спросить, мистер Виз, я совсем забыл, что у вас за профессия?
— У меня нет профессии, — ответил молодой человек, — и это еще одно свидетельство моего декадентства. Моя позиция — хотя она, конечно, и не безупречна — заключается в том, что, поскольку я все эти годы никого не обременял ни своими делами, ни своим присутствием, я имею полное право делать все, что мне заблагорассудится. Я знаю, что мне следовало бы заняться выбиванием денег из людей или посвятить себя вещам, на которые мне абсолютно наплевать, но я так и не смог приступить к этому.
— Вам повезло, — проговорил мистер Биб. — Это замечательная возможность — располагать достаточным временем для ничегонеделания.
Его тон был тоном приходского священника, но как еще он мог говорить с Сесилем. Как и все, кто имеет постоянное занятие, он полагал, что другие люди тоже обязаны его иметь.
— Я рад, что вы одобряете мой способ существования, — улыбнулся Сесиль. — Не все ко мне так милосердны, например — Фредди Ханичёрч.
— Он вам симпатичен, не так ли?
— О, в высшей степени. Фредди — из тех людей, что делают Англию Англией.
Сесиль говорил и удивлялся себе. Что заставляет его противоречить всем и вся, и именно сегодня? Он решил исправиться и стал излишне экспансивно интересоваться здоровьем матери мистера Биба, женщины, до которой ему не было абсолютно никакого дела. Затем он принялся льстить самому священнику, расхваливая его либеральные убеждения, его просвещенный взгляд на философию и науку.
— Так где же хозяева? — спросил наконец мистер Биб. — Я настаиваю на том, чтобы мне подали чаю до начала вечерней службы.
— Я полагаю, что Анна так и не сказала миссис Ханичёрч, что вы здесь. Таковы уж здешние слуги: добиться ничего невозможно. Недостаток Анны в том, что она постоянно переспрашивает, хотя хорошо слышит вас. А еще она постоянно запинается о ножки кресла, на котором вы сидите. Недостатки Мери я забыл, хотя они многочисленны и серьезны. Может быть, я сам схожу в сад?
— Я знаю недостатки Мери, — сказал священник. — Она оставляет свой совок для мусора на лестнице.
— А недостаток Ефимии состоит в том, что она никогда не рубит мясо достаточно мелко.
Собеседники рассмеялись, и разговор наладился.
— Недостатки Фредди… — начал было Сесиль.
— О, у него их слишком много, — перебил его мистер Биб. — И они все известны только его матери. А что вы скажете о недостатках мисс Ханичёрч? Много их или мало?
— У нее их нет, — ответил молодой человек с мрачной искренностью.
— Совершенно с вами согласен. Сейчас у нее нет никаких недостатков.
— Сейчас?
— Не сочтите меня циником. Я просто думаю о своей любимой теории относительно мисс Ханичёрч. Не кажется ли вам странным то, что она, с одной стороны, удивительно хорошо играет на фортепиано, а с другой — живет так тихо и незаметно? Я подозреваю, что однажды она в равной степени блестяще проявит себя и там и там. Стена, разделяющая эти две сферы, рухнет, и жизнь сольется с музыкой. Тогда она окажется либо героически хорошей, либо героически плохой; слишком героической, впрочем, чтобы быть либо хорошей, либо плохой.
Сесиль был страшно заинтересован разговором.
— А сейчас, — спросил он, — в ее жизни нет ничего удивительного?
— Должен сказать, — ответил священник, — что я встречал ее только в Танбридж-Уэллз, где в ней мне не открылось ничего удивительного, да еще во Флоренции. С тех пор я ее не видел; когда я переехал в приход Саммер-стрит, она была еще в отъезде. Но вы ведь виделись с ней и в Риме, и в Альпах, не так ли? О, я совсем забыл: вы же были знакомы и раньше. — Мистер Биб сделал паузу и, поразмыслив, продолжил: — Нет и во Флоренции в ней не было ничего чудесного, хотя я и надеялся, что появится.
— В каком плане?
Разговор нравился обоим, и Сесиль со священником принялись расхаживать взад и вперед по террасе.
— Я без труда мог предположить, какую мелодию она сыграет в следующий раз, — сказал мистер Биб. — Было ощущение, что она обрела крылья и намеревалась воспользоваться ими. Я могу вам показать замечательную картинку из моего итальянского дневника: мисс Ханичёрч в виде воздушного змея, мисс Бартлетт держит нить, к которой он привязан. Картинка номер два: нить рвется.
Зарисовка действительно была в дневнике, хотя сделана была уже много позже событий, на которых она была основана, — когда мистер Биб смотрел на эту историю уже отстраненно, как художник. К тому же в то время он и сам скрытно тянул за упомянутую нить.
— Но нить так и не оборвалась?
— Нет, мне так и не удалось видеть полет мисс Ханичёрч, но, вне всякого сомнения, я слышал звук падения мисс Бартлетт.
— Нить порвалась, — сообщил Сесиль низким, вибрирующим от волнения голосом.
И тут же понял, что из всех нелепых и достойных презрения способов оглашения помолвки он выбрал наихудший. Он проклял свою любовь к метафоре — ведь только что он дал понять, что считает себя некой звездой, к которой, порвав нить, устремится воздушный змей — Люси.
— Порвалась? Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду то, что она собирается выйти за меня замуж, — сообщил Сесиль натянутым голосом.
— Простите меня, я должен принести вам свои извинения, — проговорил священник, чувствуя, что не может скрыть своего разочарования. — Я не знал, что вы с Люси близки. В противном случае я не позволил бы себе столь легкомысленного тона. Но, мистер Виз, вы должны были прервать меня.
Проговорив это, священник заметил в саду фигуру Люси. Да, он, вне всякого сомнения, был разочарован.
Сесиль, который, что совершенно естественно, извинениям предпочел бы поздравления, скривил губы. Неужели мир именно так воспримет его предложение Люси? Понятно, он презирал мир в целом, как и положено мыслящему человеку, что является мерилом утонченности. Но к некоторым частичкам этого мира он, все-таки, прислушивался.
Временами Сесиль мог быть достаточно резок.
— Мне очень жаль, что я стал причиной этого недоразумения, — сказал он. — И как я полагаю, вы не одобряете выбор Люси?