— Это она, — сказала Киврин вслух. — У него все симптомы. Бубоны, распухший язык и подкожные кровоизлияния.
— Это всего лишь желудочная горячка, — не уступала Имейн, проталкиваясь мимо Киврин к кровати.
— Нет, — начала Киврин, но старуха уже застыла как вкопанная с повязкой в руке.
— Господи, помилуй нас... — пролепетала она, пятясь.
— Синяя хворь? — в страхе спросила Эливис.
И тут Киврин поняла все. Они сбежали сюда не из-за процесса, не из-за опалы лорда Гийома. Он отослал их подальше от начавшейся в Бате чумы.
«Наша няня умерла», — вспомнила Киврин. И капеллан леди Имейн, брат Губард. «Розамунда говорит, он умер от синей хвори». Сэр Блуэт сообщил, что слушание отменили, потому что заболел судья. Вот почему Эливис так противилась предложениям послать кого-нибудь в Курси и так рассердилась, когда Имейн отправила Гэвина к епископу. Потому что в Бате чума. Но этого не может быть... Черный мор дошел до Англии только осенью 1348 года.
— Какой сейчас год? — спросила Киврин.
Женщины посмотрели непонимающе. Имейн сжимала в руках позабытую повязку.
— Какой сейчас год? — повернулась Киврин к Рошу.
— Вам нездоровится, леди Катерина? — Он с тревогой потянулся к ее запястью, опасаясь, видимо, что с ней сейчас случится такой же приступ, как и с клириком.
— Скажите, какой сейчас год, — отдергивая руку, повторила она.
—Двадцать первый год правления Эдуарда III, — начала Эливис.
Третьего, не второго. Киврин в панике разом позабыла все даты.
— Год! Скажите мне год!
— Anno domine, — прохрипел клирик. Он попытался облизать губы распухшим языком. — Тысяча триста сорок восьмой.
«Собственноручно похоронил пятерых своих детей в одной могиле... Без погребального звона. Без слез. Конец света настал».
Аньола де Тура, 1547 год
Следующие несколько дней Дануорти обзванивал по списку Финча операторов и шотландских рыболовов-инструкторов, параллельно оборудуя дополнительный лазарет в Балкли-Джонсоне. Грипп свалил еще пятнадцать карантинных, в том числе и мисс Тейлор, которой оставалось лишь сорок пять ударов до конца перезвона.
— Упала в обморок и выпустила колокол, — сокрушался Финч. — Он качнулся обратно с погребальным набатом, веревка извивалась, будто живая. Захлестнула меня за шею и чуть не задушила. Мисс Тейлор хотела продолжить, когда очнулась, но было, конечно, уже поздно. Вы бы поговорили с ней, мистер Дануорти. Она в таком отчаянии. Мол, подвела остальных и нет ей теперь прощения. Я ее успокаиваю, что она не виновата. Ведь не всегда можно за всем уследить, да?
— Да.
Дануорти не удалось пока не то что добыть оператора, а хотя бы дозвониться до кого-нибудь. Бейсингейм не отыскивался. Они с Финчем обзвонили все гостиницы Шотландии, потом все пансионы и сдаваемые в аренду коттеджи. Уильям раздобыл выписку с кредитного счета, но никаких приманок или болотных сапогов, купленных в захолустном шотландском городке, там, вопреки надеждам Дануорти, не значилось. И вообще никаких операций после пятнадцатого декабря.
Телефонная связь работала все хуже и хуже. Изображение снова отключили, а механический голос, сообщавший, что в связи с эпидемией все линии заняты, вклинивался чуть ли не на третьей цифре почти в каждом номере.
Дануорти уже не беспокоился за Киврин, он носил ее в себе тяжким грузом, снова и снова набирая телефонные номера, дожидаясь «Скорых», выслушивая претензии миссис Гаддсон. Эндрюс не перезванивал — либо не смог пробиться. Бадри без умолку бормотал что-то о смерти, и сестры прилежно стенографировали его бред на бумажных листках. Слушая гудки в ожидании, пока ответит очередной оператор или рыболов-инструктор, Дануорти вчитывался в эти обрывки, пытаясь найти в них ответ. Там попадались и «черный», и «лаборатория», и «Европа».
Связь дышала на ладан. Механический голос перебивал уже на первой цифре, несколько раз Дануорти даже гудков не услышал. Тогда он сделал перерыв и переключился на таблицы контактов. Уильяму удалось добыть медкарты первичных из конфиденциальной базы Госздрава, и Дануорти штудировал их на предмет радиационной терапии и визитов к стоматологу. Одному из первичных недавно делали снимок челюсти, однако при ближайшем рассмотрении записи выяснилось, что было это двадцать четвертого, уже после начала эпидемии.
Дануорти отправился в лечебницу, расспрашивать первичных, находящихся в сознании, о наличии домашних животных и о возможных недавних поездках на утиную охоту. Коридоры были заставлены каталками, на каждой кто-нибудь лежал. Их плотные ряды перегораживали вход в приемный покой и подступы к лифтам. Дануорти пошел по лестнице.
У дверей в инфекционное отделение его встретила знакомая Уильяма, блондинка-практикантка в белом полотняном халате и маске.
— Извините, но туда нельзя, — выставляя руку в перчатке, заявила она.
«Бадри умер», — подумал Дануорти.
— Мистеру Чаудри хуже?
— Нет, наоборот, — он теперь меньше мечется. Просто у нас закончились СЗК. Завтра обещали прислать еще партию из Лондона, персонал пока ходит в тканевых, но посетителей одевать не во что. — Она выудила из кармана обрывок бумаги. — Вот, я тут записала. В основном невнятица всякая, к сожалению. Твердит ваше имя и — Киврин, да? Правильно?
Дануорти кивнул, вглядываясь в каракули на листке.
— И всякие отдельные слова, тоже большей частью бессвязные.
Она записывала фонетически, как слышалось, подчеркивая разобранные осмысленные слова. «Не могу», — значилось на листке. А еще «черный» и «столько тревог».
К утру воскресенья слегло больше половины карантинных, остальные, те, кто еще держался на ногах, ухаживали за больными. Дануорти с Финчем уже не пытались класть их в лазарет, да и свободные раскладушки все равно кончились. Больных оставляли в собственных кроватях или вместе с постелью перетаскивали в Сальвин, чтобы хоть как-то избавить добровольных сиделок от лишней беготни.
Звонарки валились одна за другой, и Дануорти устраивал их в старой библиотеке. Мисс Тейлор, пока еще ходячая, потребовала, чтобы ее пустили к коллегам.
— Это меньшее, что я могу сделать, — задыхаясь после изнурительного путешествия по коридору, уверяла она. — Ведь я так безобразно всех подвела.
Дануорти помог ей улечься на надувном матрасе, который принес Уильям, и накрыл одеялом.
—Дух бодр, плоть же немощна, — процитировал он.
У него самого истощились все силы, хронический недосып и постоянные неудачи выжали его как лимон. Наконец между кипячением воды для чая и мытьем «уток» он дозвонился до оператора из колледжа Магдалины.
— Она в больнице, — ответила мать девушки. Вид у нее был измученный и усталый.