Насколько я понимаю, свобода равносильна счастью. Небольшая охрана, — такова маленькая цена за счастье.
Единственно, думал я, у Лесли есть ее собственный стальной человек, чтобы охранять ее: гораздо больше мужчин планировали овладеть ею и жениться, чем женщин, строивших планы в отношении меня. Если бы она жила без лат, она была бы сейчас замужем, без молитвы радостной любви, которую мы изобрели.
Ее радость тоже основывалась на свободе.
Как нам не нравились женатые люди, которые иногда посматривали на нас со своими планами адюльтера! Действуйте согласно своим убеждениям, неважно — каким; если верите в супружество, живите в нем честно. Если нет, — разведитесь быстро.
Женюсь ли я на Лесли, если придется отдать ей так много своей свободы?
— Извини, — сказал я своему другу в доспехах, — я не забуду.
Перед тем, как уйти, он долго и мрачно смотрел на меня. В течение часа я отвечал на письма, работал над журнальной статьей, сроки написания которой ограничены не были. Затем я спустился вниз, в ангар, ощущая какоеb. беспокойство.
Большое полое пространство покрывала тончайшая завеса, что-то не то: столько испарений, что ничего нельзя было увидеть.
Маленькому реактивному ВD-5 необходим был полет, чтобы сдуть паутину с его поверхностей.
Я тоже — в паутине, — подумал я. Неразумно терять навык полета на каждом самолете, слишком подолгу не возвращаться к ним. Маленький самолет — единственный, на котором взлет был опаснее посадки, — требовал полета.
Двенадцать футов от носа до хвоста; он безжизненно выехал из ангара, как тележка для бутербродов без зонта. Не совсем безжизненный, подумал я. Скорее, мрачный.
Я тоже был мрачен, оставленный всеми на много много недель, кроме разве что пауков в приборах для посадки.
Вот, наконец, люк открыт, топливо проверено, предполетный осмотр сделан. На крыльях лежала пыль.
Мне следует нанять кого-нибудь, чтобы стирал пыль с самолетов, подумал я и фыркнул от отвращения. Каким же ленивым хлыщом я стал — нанимать когонибудь, чтобы стирать пыль с моих самолетов!
Обычно я был привязан к одному самолету, сейчас это был маленький гарем; а я шейх, который приходит, когда захочет. Твин Цессна, Виджн, Майерс, Мотылек, Рэпид, Озерная амфибия, Питтс: раз в месяц, а иначе — как же я заведу их двигатели?
В последнее время в бортовом журнале была запись только о Т-33 во время полета из Калифорнии.
Осторожно, Ричард, — подумал я. — Держаться подальше от самолета — совсем не способствует продлению срока его службы.
Я проскользнул в кабину самолета-малыша, посидел некоторое время, глядя на панель управления, ставшую мне непривычной.
Бывало, я весь день проводил со своим Флайтом; ползал вверх-вниз по кабине, переворачивая все вверх дном; пачкал рукава в масле, прочищая двигатель и устанавливая вентили, затягивая крепежные болты цилиндров. Сейчас я был столь же близок со своими самолетами, как был близок с женщинами.
Что бы подумала об этом Лесли, так умеющая ценить вещи? Разве не были мы близки, она и я? Мне бы хотелось, чтобы она была здесь.
— За соплом чисто! — я выкрикнул это предостережение по привычке и нажал стартовый выключатель.
Воспламенители зажглись.
Тшик! Тшик! Тшик! — и наконец — грохот зажженного в форсунках реактивного топлива. Температура турбины достигла нужной отметки, двигатель набрал обороты по своей крохотной шкале.
Как много значит привычка. Изучишь самолет однажды, глаза и руки помнят, как его поднять в воздух еще долго после того, как это стирается из памяти. Находись кто-нибудь в кабине и спроси, как запустить двигатель, я бы не смог ответить: Только после того, как мои руки выполнят последовательность действий по запуску, я бы смог объяснить, что они проделали.
Резкий запах горящего топлива проник в кабину: вместе с ним всплыли воспоминания о тысяче других полетов. Непрерывность. Этот день — часть отрезка времени жизни, проведенного большей частью в полетах.
Ты знаешь другое значение слова полет, Ричард? Бегство. Спасение. От чего я в эти дни спасаюсь, что ищу?
Я вырулил на взлетную полосу, увидел несколько машин, остановившихся около аэродрома для наблюдения. Многого они увидеть не могли. Самолет был так мал, что без дымовой системы для демонстрационных полетов его невозможно увидеть, пока он не покажется на дальнем конце взлетной полосы.
Взлет — это критический момент, помни. Слегка — на рычаг управления двигателем, Ричард, осторожно набирай скорость. Скорость 85 узлов. Затем — убери носовое шасси на один дюйм и дай самолету оторваться самому. Добавь оборотов — и ты погиб.
Вырулив по белой линии центра взлетной полосы, — фонарь закрыт и зафиксирован, — я дал полный газ и маленькая машина двинулась вперед. Со своим крошечным двигателем самолет набрал скорость не больше, чем у индийской повозки, запряженной волами. Он проехал уже половину взлетной полосы, но все еще не проснулся: 60 узлов было слишком мало, чтобы взлететь. Много времени спустя мы достигли 85 узлов, оставив за собой большую часть взлетной полосы.
Я оторвал носовое шасси от бетона, и через несколько секунд мы были в воздухе; едва отделившись от земли, низко и медленно летели, стараясь не зацепить деревья.
Шасси убрано.
Покрытые мхом ветки промелькнули на 10 футов ниже. Скорость полета достигла 100 узлов, 120, 150, и наконец машина проснулась, и я позволил себе расслабиться в кабине. На 180 малыш мог делать все, что я пожелаю. Все, что было нужно, — это скорость полета и чистое небо, и это было наслаждением.
Как важен полет для меня! Это прежде всего. Полет кажется волшебством, но это мастерство, которому обучаются и тренируются, — с партнером, которого можно изучить и полюбить. Знать правила, соблюдать законы, плюс дисциплина, которая самым любопытным образом дает свободу. Полет так похож на музыку! Лесли это понравилось бы.
Южнее протянулась полоса кучевых облаков, готовящихся к грозе. Еще десять минут, и мы скользнули по их рыхлой поверхности; оторвались от края, исчезли бесследно и летели двумя милями ниже над пустыней.
Когда я был ребенком, я любил прятаться в траве и наблюдать за облаками; представлять себя взобравшимся на эту высоту и сидящим на такой вот кромке облаков, как эта, размахивать флагом и кричать мальчишке в траве: ПРИВЕТ, ДИКИ! — и никогда не быть услышанным из-за высоты. В глазах — слезы: он хотел так много — пожить минутку на облаке.
Самолет, послушный моей воле, повернул вверх, затем направился к верхушкам облаков, затем — австрийское снижение, прыжок с неба. Мы погрузили наши крылья в густой туман, пробирались вперед. Можно быть уверенным, — за нами тучи становятся реже, трепещущий белый флаг облака, обозначил место для прыжка. Привет, Дики! — подумал громче, чем прокричал. «Привет, Дики!» — кричу сквозь прошедшие тридцать лет ребенку на земле. Сохрани свою любовь к небу, дитя, и я обещаю: то, что ты любишь, найдет способ увлечь тебя от земли, в высоту, в ее жутковато-счастливые ответы на все вопросы, какие ты только можешь задать.