Было ясно, что к странным просьбам ей не привыкать. Да моя просьба и не была, наверное, странной: Флорида кишит цитрусовыми королями, земельными баронессами, внезапно возникшими миллионерами.
Высокие скулы, каштановые глаза, волосы до плеч волнами цвета темного шоколада. Деловая и сдержанная с теми, кого не знает как следует.
Она смотрела на меня, когда я задавал свой вопрос. Потом отвела глаза влево-вверх — направление, в котором мы обычно смотрим, когда стараемся вспомнить что-то, что знали раньше. Вправо-вверх (я где-то читал) — туда мы бросаем взгляд, когда подыскиваем что-нибудь новое.
— Что-то не припомню: — произнесла она. — Как насчет биографии богатых людей? У нас масса книг о Кеннеди, книга о Рокфеллере, я знаю. Еще у нас есть Богатые и сверх-богатые.
— Не совсем то. Не думаю. Мне бы что-нибудь типа Как справиться со внезапно возникшим богатством.
Она покачала головой, с серьезным видом, задумчиво. Интересно, все задумчивые люди красивы?
Она нажала кнопку селектора на столе и мягко проговорила в микрофон:
— Сара-Джин? Как справиться со внезапно возникшим богатством. У нас есть экземпляр?
— Никогда о таком не слышала. Есть Как я сделал миллионы на торговле недвижимостью, три экземпляра:
Неудача.
— Я посижу здесь у вас немного, подумаю. Трудно поверить. Должна же гдето быть такая книга.
Она взглянула на мой сверток, на который в этот миг падал грязноватопятнистый свет, потом опять — на меня.
— Если вы не возражаете, — спокойно сказала она, — мы могли бы положить вашу бельевую сумку на пол. У нас знаете, везде новые чехлы на стульях и креслах:
— Да, мэм.
— Наверняка — думал я, — здесь на заставленных книгами полках должно быть что-то, где написано то, что мне, вероятно, следовало бы теперь знать. — Дураки очень быстро расстаются со своими деньгами. Это было единственным, что я знал доподлинно без каких бы то ни было книг.
Мало кто способен посадить Флайта на скошенном поле так, как это делаю я. Но в тот миг в библиотеке имени Глэдис Хатчинсон я подумал, что с точки зрения обуздания фортуны я, возможно — единственный в своем роде несравненный заведомый неудачник. Бумажная работа всегда была для моего ума неподъемным грузом, и у меня были весьма серьезные сомнения относительно того, что все произойдет гладко, когда нужно будет распорядиться деньгами.
— Ладно, — подумал я, — я себя знаю, и мне известно в точности — мои слабые места и сильные стороны останутся при мне неизменно. И такая мелочь, как счет в банке, вряд ли способна переделать меня из обычного простого летчика, каким мне всегда нравилось быть, во что-нибудь иное.
Еще минут десять я изучал каталог, в итоге меня привлекли карточки, обозначенные словами Везение и Невезение. Потом я оставил эту затею. Невероятно! Такой книги, как та, которая была мне нужна, не существовало!
В растерянности и сомнении я вышел на солнышко, ощутив фотоны, бетачастицы и космические лучи, которые роились и отскакивали от всего, в тишине со скоростью света вжикая сквозь утро и сквозь меня.
Я уже почти дошел до той части городка, где находилось мое утреннее кафе, когда обнаружил исчезновение своего злополучного свертка. Вздохнув, я развернулся и отправился обратно в библиотеку по солнышку, ставшему еще теплее, за своей постелью, оставшейся лежать возле шкафа с каталогами.
— Простите, — еще раз извинился я перед библиотекаршей.
Сколько у нас книг, и сколь многим еще предстоит быть написанными! Как свежие темные сливы на самой верхушке. Не слишком большое удовольствие — карабкаться по хлипкой лесенке, извиваться среди ветвей, превосходя самого себя в попытках до них дотянуться. Но сколь восхитительны они, когда работа закончена!
А телевидение, это — восхитительно!? Или работа по рекламе моей книги усилит мою боязнь толпы? Как мне удастся ускользнуть, если у меня не будет биплана, в который можно вскочить и улететь на нем над деревьями прочь?
Я направился в аэропорт — единственное место в любом незнакомом городе, где летчик чувствует себя в своей тарелке. Я определил, где он находится по посадочной сетке — незаметным следам, которые большие самолеты оставляют, заходя на посадку. Я находился практически под участком между третьим и четвертым поворотами перед посадкой, так что до аэропорта было совсем недалеко.
Деньги — это одно, а вот толпы, и когда тебя узнают, а ты хочешь тишины и одиночества — это совсем другое. Честь и слава? В малых дозах — может быть, даже приятно, ну а если ты уже не в состоянии все это пресечь? Если после всех этих телевизионных штучек повсюду, куда только ни пойдешь, кто-нибудь обязательно говорит: «Я знаю вас! Ничего не говорите: а-а, вы тот самый парень, который написал эту книгу!»
Мимо в предполуденном свете, не глядя, проезжали и проходили люди. Я был практически невидим. Они не знали меня, я был всего лишь прохожим, направляющимся в сторону аэропорта с аккуратно свернутой подстилкой в руках, некто, имеющий право свободно ходить по улицам, не привлекая к себе всеобщего внимания.
Приняв решение сделаться знаменитостью, мы лишаемся этой привилегии. Но писателю это вовсе не обязательно. Писатель может оставаться неузнаваемым где угодно, даже когда множество людей читает его книги и знает его имя. Актеры так не могут. И ведущие телепередач не могут. А писатели — могут!
Если мне предстоит стать Личностью — буду ли я об этом сожалеть? Я всегда знал — да. Вероятно, в каком-то прошлом воплощении я старался приобрести известность. Это — не захватывающе, не привлекательно, — предупреждало то воплощение, — иди на телевидение — и ты об этом пожалеешь.
Маячок. Мигалка с зелено-белым вращающимся стеклянным колпаком — ночная отметка аэропорта. Задрав нос, на посадку заходил «Аэронка-Чемпион» — двухместный тренировочный самолет с тканево-лаковой обшивкой и задним колесом под килем вместо носового спереди. Мне заочно понравился аэропорт, — только по «Чемпиону», заходящему на посадку.
А как некоторая известность отразиться на моем поиске любви? Первый ответ возник мгновенно, без малейшей тени колебания: это смертельно! Ты никогда не узнаешь, Ричард, любит она тебя или твои деньги. Послушай, если ты вообще намерен ее отыскать, — ни в коем случае никогда не становись знаменитостью. Ни в каком виде.
Все это — на одном дыхании. И тут же забылось.
Второй ответ был настолько толковым, что стал единственным, к которому я прислушался. Родная душа — светлая и милая — она ведь не путешествует из города в город в поисках некоего парня, который катает пассажирок над пастбищами. И не повысятся ли мои шансы с ней встретиться, когда она узнает, что я существую? Редкая возможность, специальное стечение обстоятельств в тот самый момент, когда мне так необходимо ее встретить!