В новом доме полным ходом шла подготовка к новоселью и юбилею. Столы накрыли прямо в саду, доски, уложенные на табуретки, заменили лавки. Иван беспокоился: приедут ли Троепольский, Евсигнеев? Ему очень хотелось, чтобы лучшие друзья сегодня были рядом.
В этот июньский солнечный день ворота в доме были открыты, и Паша, в нарядном платье в горошек, готовилась встречать гостей. Зиночка, Аня и Лёня приехали на день раньше, чтобы помочь хозяйке.
Первым приехал на служебном газике с водителем Володя. Он обнял сестру:
— А ты, Пашуня, всё молодеешь!
Сам он ещё больше облысел, обзавёлся животиком. Во всём его облике появилось что-то барственное, уверенный взгляд голубых глаз выдавал привычку повелевать — в этом году его поставили первым секретарём Верхне-Хавского района. Паше почему-то вспомнилось, как она в дождь несла маленького Володечку, как упала с ним на руках с обрыва. Теперь это был матёрый мужчина, и в нём чувствовались ум и сила.
— Володя, а что же ты один? Где Лидочка?
Лицо брата помрачнело.
— Лидочка болеет. Ты понимаешь, как родила Славика, так пошли осложнения. Даже в жаркую погоду — замерзает. Возил её в Воронеж, к профессорам. Врачи ничего не могут сказать конкретного. Сейчас вызвали Раису Павловну, её мать, чтобы занималась ребятами.
Вышел и Иван к воротам.
— А вот это — поздравление от Лидочки! Велела передать лично юбиляру!
Володя достал из машины огромную охапку полевых цветов, которые любил Иван. Тем временем водитель носил на веранду продукты: свежую баранину, гусей, уток, мешки с овощами.
— А это мои скромные приношения к трапезе! Твой агроном, поди, живность ещё не разводит? — хитро прищурившись, говорил Володя Паше. — А у меня в районе её полно!
— Слушай, Володя, а на станцию мы можем подскочить? Мильманов надо забрать с поезда, — попросил Иван.
— О чём речь! Поехали!
Пока Иван с Володей были на вокзале, подъехал ещё один газик, на этот раз в нём сидели первый секретарь Усманского райкома Николай Александрович Ев- сигнеев с женой Серафимой и примкнувший к ним писатель Гавриил Троеполь- ский. Цветы и подарки Паша складывала на веранде, среди них она увидела трёхтомник Шолохова, которого любил Иван, и книги Троепольского, подписанные им самим.
Коля Евсигнеев был как всегда в полувоенном френче и с мундштуком в зубах: не успел выйти из машины, как прикурил сигарету.
— Сима! Что ж это такое! Ты совсем не бережёшь мужа! — шутливо говорила Паша, обнимая гостей.
— А! Бесполезно! Коля уже и есть перестал, одним табаком сыт.
Худощавый, подтянутый, среднего роста, Евсигнеев всегда носил на лице тонкую улыбку, он непрестанно усмехался, шутил, любил подначивать близких, и Сима уверяла, что он и на работе такой же — всё шутит. Рядом с ним Троеполь- ский смотрелся как человек сугубо гражданский — сразу было видно, что он никогда не носил формы. Паша отметила, что Гаврюша постарел с тех пор, как они виделись в Комсомольце, стал больше сутулиться
Вернулся со станции газик с новыми гостями. Копна чёрных волос на голове Мильмана засеребрилась, он стал ещё крупнее, а Ниночка рядом с ним казалась ещё меньше. Чета привезла в подарок юбиляру полное собрание сочинений Бальзака и небольшую картину, писанную маслом на холсте.
— Вот, посмотри, может, кого-то узнаешь здесь. — сказал Давид, вручая картину юбиляру.
Среди бескрайнего простора, часть которого чернела распаханными отвалами земли, глядя вдаль, стоял одинокий человек. Вокруг — никаких строений или техники: только фигура и поле, цветущее полевыми цветами, под синим небом. Мужчина одет в длинный плащ с капюшоном, на открытой голове ветер разметал волосы… Лицом персонаж на картине схож с Иваном, и ни у кого не вызывало сомнений, что этот одиночка в поле — именно он.
— Выполнено по спецзаказу руками моего Алика! — с гордостью за сына сказал Мильман. Подошли гости, рассматривали картину, восхищались исполнением и композицией.
Когда бы ни бывал в Воронеже, Иван не мог не зайти к Мильманам — они с Пашей боготворили эту семью, — и вот, в один из приездов, Марчуков увидел картины подростка, сына Давида. Ледовое побоище на Чудском озере было исполнено в карандаше, все фигуры крестоносцев и русских ратников выписаны с необычайным тщанием.
Но более всего на Ивана произвели впечатление три акварели. На первой одинокий танцовщик с печальной маской на лице делает своё па в пространстве преломляющегося света от зеркал, его окружающих; вторая — опять же — одинокая фигура человека на площадке среди городских стен — он сидит, упираясь подбородком в вытянутые на коленях руки, и стены нависают над ним, маленьким человечком, грозя раздавить его.
На третьей картине — бредущие цепочкой по земле с трещинами солдаты. Огромное солнце висит над пустыней и смотрит, как один за другим солдаты падают, и от последнего из них остаются кости и череп, накрытый каской, а рядом с этим черепом — единственный хилый цветок, пробившийся в безжизненной пустыне, под телом человека, оказавшимся удобрением для скудной земли.
Иван потом долго размышлял — откуда в подростке такое наитие?
— Давид, как твой Алик? Художником станет?
— Да нет, это он для себя. а так — очень много читает. После музыкалки собирается в консерваторию, уже решил для себя.
— Дорогие мои! Прошу к столу! — провозгласил Иван.
Подошёл Евсигнеев, спросил улыбаясь:
— Ваня, а с работы кто-нибудь будет?
— Да нет. Ты знаешь, нет у меня в этом окружении единомышленников! А приглашать только оттого, что он в кресле начальника, я не привык.
— Я знаю, поэтому и спрашиваю. А как там у вас Крутских? Я его на своё место рекомендовал, когда уходил в Усмань.
— Проштрафился Крутских. Что-то связано с растратой денег. Теперь работает директором средней школы. Выпал человек из обоймы!
На землю перед крыльцом, где они стояли, упало несколько крупных капель дождя, порывистый ветер прошёлся по деревьям, приподнял скатерти на столе: на западе небосвод потемнел, воздух сгустился, повеяло свежей прохладой.
— Э-эх, граждане-товарищи, придётся нам срочно эвакуироваться под крышу! А ну хватайте со столов кто чего может — и на веранду, накроем в большой комнате! — скомандовал Иван, и все поспешили к столу, брали тарелки с холодцом, салаты, испечённых в духовке кур и уток, жареную свинину и колбасу, водку и вино.
Потом перенесли столы и доски — лавки. Едва успели рассесться за столом, как пошёл сильный ливень, Паша бросилась закрывать окна. И тут все ощутили, что от натопленной печи дома тепло, как под жарким солнцем.
— Что делать! — сетовал Иван, — печку на улице для таких мероприятий поставить не успел. Если нужна духовка, то приходится топить печь! Ничего, можно разоблачаться, сейчас дождь пройдет, и снова откроем окна.