Нет, дрались чужаки отчаянно и отступать не собирались. Некуда им было отступать. Догадывался мудрый Ромар, понимал слепой Матхи, ведал решительный Бойша – не от хорошей жизни явились сюда недомерки. Страшная засуха, поразившая Великую, не могла не согнать с обжитых мест и чужинцев.
Так что это был не набег. Это было вторжение, и решалось теперь – кому властвовать в этих местах: людям или карликам.
– Не спать! Чужаки через воду пошли! – пронеслось по цепи. Таши повернул и одним из первых бросился к откосу, что падал в сторону Истреца.
Там в полутьме, которую не могли рассеять отблески степного пожара, шла отчаянная битва. Казалось, ожил весь склон. Масса диатритов катилась вниз.
Еще немного – и застывшая река вновь потечет – только вместо воды будет бурлить алая руда: птичья, человеческая и чужинская.
Диатримы не умели сражаться на склонах. Их уделом были привольные, ровные пространства. На крутизне, среди обрывов и камней они едва могли ступать. Да еще и темнота. И все равно, врагами они были страшными. То и дело с предсмертным хрипом – или молча – падали воины Бойши. Отступавшие птицы бились чуть не по брюхо в иле; людям было легче, но и они проваливались. Грязные, страшные, они уже почти ничем не отличались от чужинцев, что по-прежнему пытались вырваться из цепкой западни. Кое-кому это удавалось, правда не здесь, а у другого склона, где некогда могучее течение Великой сметало донный ил, унося его в море.
Одолев речное дно Великой, чужинцы мало-помалу выбирались на другой берег, исчезая в темноте. А вот тем беглецам, что стремились на левый берег старой протоки удачи не было – дети Лара рубили и кололи, избивая вязнущих в грязи диатрим. Правда, и сами теряли многих. Страшные клювы били почти вслепую, но мощи у них не поубавилось, и немало охотников расстались с жизнями. В зыбучем иле бой шел почти равный, меняли одного за одного.
Таши не боялся. Смерть ходила слишком близко, чтобы теперь кланяться ей и просить чуточку погодить. Внизу, под откосом, упрямо держались остатки высланной туда сотни; ей на подмогу Бойша спешно вел остальных ополченцев.
Ударили дружно, сверху, метя в спины уходящим, норовя успеть, пока диатриты не сообразили, что степной пожар быстр, легко вспыхивает, но, не находя достаточно пищи, так же быстро и гаснет. Сейчас наверху горели лишь остатки принесенных вязанок.
Глядя сверху, Бойша первым разобрался что к чему.
– Низовые, раздайсь! – во весь голос гаркнул он. – Пусть в вязле тонут! Отходи, мы их сверху приложим!
И приложили. Приложили так, что по склону потекли кровавые ручьи.
– Карликов бейте, чтоб ни один недомерок не утек! – орал Бойша, сам ринувшись в свалку. – С птицами и так совладаем!
И били. Но – переусердствовали, хотя, казалось бы, как можно переусердствовать в бою? Но на сей раз так и вышло. Чуя неминуемую гибель, карлики перестали искать спасения в бегстве. Повернули назад, уперлись, посылая птиц на атакующих. И оказалось, что пробить живую стену, из которой с быстротой молнии разят смертоносные клювы, вовсе не так просто, как хотелось бы. Налетели и откатились, оставив не меньше десятка своих.
Таши, спрыгнувший с обрыва в сторону Истреца оказался в стороне от главной схватки. Зато отсюда, сбоку всего удобнее было сбивать засевших на птичьих спинах малюток. Таши вскинул лук, но тут из темноты вынырнул спешенный, перемазанный грязью карлик. Острая пика ткнула в бок, вспоров кожан. Боли Таши не почувствовал и даже головы не потерял, вырвал у противника копьецо и хлобыстнул, как учили, на развороте тупым концом древка чужинцу по ногам. Точнее, хотел по ногам. Поставленный на человека удар пришелся карлику в локоть; левая рука его обвисла, вторым ударом Таши сбил его с ног, а потом ударил копьем вниз, словно колючего судака на острогу насаживал.
Проверять хорошо ли пришелся удар, было некогда. И без того ясно, что хорошо: не оправится злыдень… Таши нащупал оброненный лук, выдернул из колчана стрелу…
– Стрелами их, стрелами! – орал Бойша, понимая, что еще немного, и диатриты рванутся обратно.
Послушались. Слитно, радуя сердце мастеров, загудели десятки тетив.
Колючий дождь прошелся по рядам чужинцев. Стрелы летели со всех сторон, и коротышки, привыкшие ничего не бояться под прикрытием мощной птичьей шеи, теперь не могли укрыться от свистящей смерти.
– Бей, не жалей! – кричал вождь, сам выпуская стрелу за стрелой.
Диатримы первого ряда теряли вожатых, и начинали метаться из стороны в сторону, расталкивая своих же. Снизу тоже поднажали; и наконец чужинцы не выдержали. Толпой ринулись к Великой, не считаясь с потерями, стоптали тех, что пытался их остановить, и пошли наутек.
Самые жадные до драки кинулись было вдогон, на топких местах взяли еще с пяток птичьих жизней, пока Бойша, надседаясь от крика, не завернул-таки воинов обратно к берегу.
Ночной бой кончился.
Но и тогда мудрый Бойша не дал передыха усталой рати, погнал собирать раненых и мертвых родичей. Никого диатримам оставлять нельзя. Кто-то, быть может, доживет до целителей. Старухи выходят, Матхи поможет, да и Ромар тоже.
Ходили, выкликали. Подбирали. Раненых, правда, оказалось мало – клювы диатрим разили насмерть, и кто выжил после первого удара, тот отошел к предкам, лишившись крови или затоптанный в суматохе боя. Когтистая птичья нога тяжела – не хуже клюва будет. Несколько человек принялись ладить носилки. Унести с поля надо не только раненых, но и убитых. Пусть больше нет храбреца в живых, но среди родовичей он пребудет навек.
Найденного Тейко выволокли из под убитой диатримы, привели в чувство.
Теперь он сидел, смутно глядя на окружающее и с трудом вспоминал прошедшие события. Ну и дуралей же он был! Диатриму мечтал завалить, с клювом вернуться… Сейчас этих клювов кругом – сотни. И диатрим он завалил, никак три, а может и четыре штуки. Вон, та, которой он ногу подрезал – до сих пор жива, ворочается в грязи, тянет перемазанную шею, а встать не может. И люди на нее внимания не обращают, берегут стрелы. Эта зверюга все равно уже, считай, сдохла.
Тейко поднялся, нашел топор, деловито поплевал на ладони и принялся вырубать из тела убитой птицы засевшее в кости копье. На клюв, так недавно грозивший ему смертью, он и внимания не обращал.
– Поторапливайтесь! Живей! – покрикивал на суетящихся людей Бойша.
Никак нельзя терять времени, хоть и длинна осенняя ночь, а и рассвет недалек. Как потом возвращаться посветлу? Никто, кроме Бойши, не думал в тот момент, что бежавшие диатриты могут повернуть вспять и обрушиться на недавних победителей, доказав, что днем да на ровном месте одна диатрима стоит десятка людей. А вот Бойша думал – и потому торопил своих, не давая ни отдыху ни сроку.
Считали мертвых. Выходило, что из трех сотен на собственных ногах вернутся домой только две с тремя десятками. Правда, и врагов положили достаточно. Отыскалось без малого три сотни побитых чужинцев да почти две – птиц. Этих, кого смогли, стащили в Истрец, притопили в грязи; прочих оставили лежать – пусть гниют, пожива для пожирателей падали. Потом, когда жизнь наладится, надо будет сюда вернуться, собрать разбросанные кости, насыпать над ними курганчик, а сверху идолов поставить: Пура – духа могил, Хурака, чтобы не смели зарытые носа наружу показать, а главным над всеми – Хавара. Но и после того долго будет слыть недобрым местом узкая коса меж двух рек.