Он махнул рукой. Фолко и Торин переглянулись, и гном уже раскрыл было рот, но Малыш заговорил снова.
— И сейчас я уже точно знаю, что мы влезли не в свое дело, — продолжал Маленький Гном. — Вот ты, хоббит, ты начал это дело, имея за плечами славные дела твоих предков. Ты решил своею волей положить предел тому, что считаешь Злом. Однако вспомни, ведь все, что смог Фродо, — это донести и уничтожить Символ темной силы, доверенный ему другими, получив его из чужих рук! Вряд ли тебе суждено замахнуться на большее, прости за прямоту.
Всем нам не следовало замахиваться на непосильное, помяните мои слова, — мрачно окончил он и замолчал окончательно.
Торин собрался было возражать, но Фолко дернул его за рукав.
— Ты во многом прав. Малыш, — медленно сказал хоббит. — Жаль только, что ты не сказал нам этого раньше. И что же ты теперь намерен делать?
Спорить с тобой я не стану — у каждого своя вера, и бессмысленно обсуждать, которая из них лучше. Гораздо важнее другое — что ты теперь намерен делать? Куда пойдешь? Мы долго были друзьями, мы рубились плечом к плечу, и нам не все равно, куда ты теперь пойдешь. Я ведь так понимаю, ты хочешь уйти?
Наступило тяжелое молчание. Торин сопел, кривя губы и сжимая кулаки.
Малыш же совсем опустил голову.
Над ними шумел ветер в ветвях; сентябрьское солнце, уже нежаркое, играло лучами на алых боках усеявших кочки лесных ягод; где-то неподалеку сидели в кружке эльфы, и принц Форве, что-то говоря своим спутникам, время от времени бросал озабоченные взоры на заросли, где скрывались друзья.
Все это ворвалось в сознание хоббита — вместе с острой, незнакомой доныне болью в сердце; он не знал, что такое потери, теперь же, когда уходил друг, с которым было столько пройдено вместе, пришло чувство, будто ржавый тупой нож режет по живому. И под напором этого нового чувства Фолко едва не зашатался. Малыш не должен уходить, он не может уйти, это дико, чудовищно!
— Послушай, тангар, — хрипло проговорил Торин, — я уж хотел сказать тебе все, что думаю, но Фолко меня удержал. Ты вот только что толковал о свободе, а этот Олмер несет всем такую несвободу, по сравнению с которой те пределы, что наложены на тебя и нас этими браслетами, покажутся детскими игрушками! Помысли об этом. И еще — нам с хоббитом будет очень не хватать тебя…
— А почему вы решили, что я хочу куда-то уйти? — тихо вымолвил Малыш каким-то очень странным, отрешенным голосом. — Мне идти некуда… Я только объяснил, почему не пошел с вами к Орлангуру.
— И слукавил, — тихо сказал Фолко.
В нем все натянулось до последнего предела, незримая струна еле слышно звенела, вот-вот готовая лопнуть. Малыш вздрогнул будто ужаленный, Торин разинул рот и изумленно воззрился на хоббита, а тот, подхваченный странной волной, говорил, уже не в силах сдержаться:
— Ты не пошел не потому, что стремился оградить свою свободу от возможных посягательств. Ты боялся, что всезнающий Дракон скажет нам о тебе нечто такое, что ты хотел бы скрыть: Скажи лучше сам, что тебя гнетет.
Малыш прижал обе руки к горлу, словно ему не хватало воздуха, и отшатнулся от хоббита, как от зачумленного.
— Что ты такое несешь… — начал было Торин, но Фолко властно перебил его:
— Помолчи, Торин! Малыш! Сказать тебе, чего ты боишься? Ты знаешь, что может содеять с тобой Махар Ауле, ваш Предвечный Отец! Ты поступил опрометчиво, не задумываясь о последствиях — а они оказались такими, что твоя совесть не выдержала. Ты постарался искупить совершенное, ты честно и храбро сражался, все еще колеблясь между сторонами. Я понимаю тебя — я сам испытал нечто подобное в отряде Отона, когда мне казалось немыслимым поднять меч на тех, с кем я спал у одного костра и кто делился со мной походной краюхой. Скажи нам, и мы поймем тебя. Хватит метаться! Придется выбирать, хотя и выбирать-то, по сути, тебе не из чего.
На Малыша было страшно смотреть. Он стоял, шатаясь, бледный как смерть, тяжело дыша. На лице блестели крупные бисеринки пота. Фолко с некоторым страхом следил — не рванется ли рука Маленького Гнома к оружию, влекомая беспросветным отчаянием, охватившим его?
Однако судорожно стиснутые кулаки Малыша разжались, глубокая морщина, прорезавшая лоб, на время разгладилась, и Фолко внутренне возликовал — чаши весов склонились на их сторону.
— Хорошо, — выдавил из себя Малыш. — Так и быть, ладно. Не знаю, как ты узнал, но ладно… Торин, положи топор.
Совершенно сбитый с толку, Торин послушно положил топор на землю. Малыш глубоко вздохнул, огляделся — как бы прощаясь на всякий случай с этим миром — и заговорил. Первые же его слова ударили хоббита и Торина словно громом.
— Да, ты прав, — опуская глаза, с трудом выговорил Малыш. — Я действительно знал раньше Олмера… и выполнял кое-какие его просьбы…
И он заговорил, сбивчиво, захлебываясь, словно торопился наконец выплеснуть из себя наболевшее; потрясенные друзья только молча слушали…
Оказывается, давным-давно, чуть позже, чем Торина, судьба свела со Злым Стрелком и Малыша. Тогда совсем еще молодой тангар, только-только отпустивший бороду и освоивший первые секреты кузнечного мастерства, он шатался по Арнору, не зная, к чему приложить силы; повседневная, будничная работа казалась ему скучной, торговля — не стоящей внимания. Он не придавал значения деньгам, перебиваясь случайными заработками. Другие гномы скопили бы за те несколько лет немалые суммы — работа подземных мастеров высоко ценилась, — но Строри растратил все, что имел. Неумеренная страсть к пиву обернулась ссорой в одной из столичных пивных; подвыпивший гном не заплатил по счету, а когда хозяин потребовал в залог красивый пояс Малыша с серебряными пряжками тонкой работы, гном ответил ему первым, что подвернулось под руку, — отломанной ножкой скамьи. Хозяин упал, кто-то позвал стражу; и, когда в дверь вломились дюжие арнорские панцирники в полном боевом вооружении. Малыш понял, что дело плохо. «Попал, как каменная крыса в горн». Однако он был при мече и топоре; пиво ударило в голову, и он обнажил оружие.
Малыш отчаянно сопротивлялся, однако и стражники были не лыком шиты.
Так или иначе, Малыш ранил одного из них и был ранен сам; наверное, он сумел бы отбиться, если бы к арнорцам не подоспело подкрепление. Воины Северного Королевства, видя лежащего в луже крови своего товарища, рассвирепели — и, глянув им в глаза, Малыш понял, что сейчас его будут уже не задерживать, как вначале, а убивать.
Гордость и горячность помогли ему продержаться несколько минут; потом его ранили вторично. Он начинал слабеть, и тут нежданно-негаданно ему явилась помощь. Молодой загорелый человек с длинным луком за плечами вырос прямо перед панцирниками; те на миг оцепенели, и Олмер (а это был именно он) громким голосом спросил, в чем провинился этот гном. Ему ответили.
Олмер промолчал, переводя взгляд с приготовившегося к смерти Малыша на тяжело сопящих от ярости стражников, нагнулся к раненному Малышом человеку, и странно, никто не шевелился, все стояли точно завороженные, как будто этот пришелец имел право распоряжаться здесь. Несколькими умелыми фразами Злой Стрелок успокоил разгоряченных противников Маленького Гнома и сказал, что вместо драки лучше было бы славным воинам помочь своему истекающему кровью товарищу, и, сказав так, быстро и умело перевязал тому рану. А потом звякнуло золото; Олмер заплатил все долги Малыша, купив молчание и хозяина, и стражников, и даже раненого воина. Он вывел Малыша из враждебного кольца; во дворе Олмера ждала лошадь, и они благополучно ускакали.