— Нам от этого не легче, — пробурчал Маленький Гном.
Фолко кивнул:
— Да, правдивые вести мы можем сыскать, похоже, только у перьеруких…
— У их набольших, — уточнил Торин.
Кхандец покачал головой:
— Тамошних мест я не знаю. Я и тут-то могу вести только по наитию…
— Э, нам не впервой! — Малыш беззаботно махнул рукой. — Столько лиг вот так, наугад, исхожено… Так что пойдем до конца.
— Одна беда — Южных Наречий не знаем, — заметил Торин.
— Так и я — только по-харадски болтаю. — Рагнур развел руками.
— Вингетора бы сюда, — пробормотал Фолко. — Он-то их речь изучил…
— Без него справимся, — отрезал Торин.
— А Эовин? Что с Эовин? — напомнил кхандцу Фолко.
Однако тут друзей ждала неудача. Собственно, на успех рассчитывать было трудно — только в том случае, если девушка угодила в руки охранников. Едва ли они бы так легко расстались с золотоволосой уроженкой Рохана…
Но все усилия оказались тщетными. Пленник — а он оказался ажно тхеремским тысячником — ничего не знал об Эовин. Хотя — сквозь зубы — и выдавил, что она могла укрыться среди рабов…
— Значит, будем искать среди рабов, — подытожил Торин. — Фолко! Не мог бы ты…
— Разумеется, если только один непоседливый гном не будет дергать меня все время, — усмехнулся хоббит.
Дивное Древобородово питье сгинуло бесследно, и Фолко приходилось рассчитывать только на себя — да еще, быть может, на помощь перстня Форве.
Нелегко заставить истаять все до единой мысли; яростный свет, казалось, жжет глаза даже сквозь плотно сомкнутые веки.
Перед мысленным взором медленно шевелилась какая-то толпа. Казалось, люди стоят в ней так плотно, что, опустив руку, они уже не в силах поднять ее вновь.
«Эовин!»
Огненный мотылек вырвался из-под руки, взмывая над лагерем, где кончали заливать водой обгоревшие остатки нескольких шатров.
«Эовин!»
Каждый взмах радужных крыльев отзывался жестокой болью во всем теле.
Эта толпа… столько душ, столько мыслей… Как отыскать в этом скоплении чистую помыслами Эовин?
Однако что это? Мотылек словно наткнулся на невидимую стену… тотчас сменившуюся жестоким, тянущим к себе — но и гибельным огнем. Не знающая жалости — как и новорожденный младенец — Сила, бесформенная, беспамятная, полуслепая…
И очень могущественная.
Хоббиту казалось, что он ползет по узкому тоннелю, причем стены густо усеяны острыми, раздирающими плоть шипами. Он вгонял мотылька во внезапно сгустившийся воздух, словно копье в грудь врага. Радужные крылья беспомощно затрепетали и обвисли; посланца удерживала одна лишь воля хоббита.
Внизу шевелилась неразличимая масса.
И вдруг… Знакомый проблеск золота разметавшихся в беспокойном сне волос — волос, покрытых засохшей грязью, защитой от посторонних взоров — совсем рядом с этой чужой Силой!.. Той самой, что…
Фолко застонал. Мотылек превратился в бесформенный клубок обрывков радужных крыл. Рука хоббита потянулась к клинку Отрины: казалось, если дать клинку вновь напиться крови, он поможет…
Да, это была Эовин. В глазах полыхало слепящее желтое пламя, однако хоббит узнал девушку. А вот рядом с ней…
Миг, один-единственный миг смотрел хоббит на лежавшего подле Эовин человека. А затем неведомая Сила легко, словно пушинку, отшвырнула хоббита прочь…
Он пришел в себя. Рот был полон крови, из полуослепших глаз градом катились слезы, руки, словно обретя собственную жизнь, судорожно шарили по траве.
Всполошившиеся гномы долго приводили его в чувство, пустив в ход последние капли тщательно сберегавшегося вина.
— О-она там, — кое-как выдавил наконец хоббит, когда к нему вернулась способность видеть, слышать и мыслить. — Я нашел ее. Но там есть и еще кое-кто… какой-то… я не знаю… дух… дух во плоти… очень, очень сильный… я склонился над ним… пытался разглядеть лицо… не смог… одна темнота… мрак, и ничего больше… лица нет, понимаете, совсем, совершенно нет!
Остолбеневшие гномы слушали его в молчании. Рагнур же лишь удивленно крутил головой, не понимая ни единого слова.
— Волшебник?.. Чародей среди рабов? Что за чепуха? — пробурчал Торин себе под нос. — Откуда ему там взяться?..
— Спроси лучше, откуда ему вообще взяться в Средиземье? — Фолко яростно тер воспаленные, слезящиеся глаза. — Время магов закончилось! Давно!
Олмер… убит! Его нелюдь смыта волнами Великого Моря!
— Саруман… — осторожно предположил Малыш.
— Ну да, конечно же, Саруман, — саркастически хмыкнул хоббит. — Если только Варда вдруг смилостивилась и вернула ему первоначальный облик!.. Не говори ерунды…
— Эльф? — вопросительно взглянул Торин.
— Ох, да не знаю я! — Фолко откинулся на спину, закрывая лицо ладонями.
— Говорю ж вам — ничего нельзя было ни разглядеть, ни понять…
— Вот и еще одно на нашу голову! — сплюнул Малыш. — И за что только нас так возлюбил Великий Дьюрин?..
— Не иначе как твоя тяга к пиву тому причиной, — мрачно пошутил Торин.
— Но что толку вопрошать Праотца? Быть может, в Мории он бы еще и снизошел до ответа, а тут… слишком далеко до наших корней. Так что давай забудем о Дьюрине! По крайней мере до тех пор, пока не вернемся на Север…
— Ничего не понял из ваших речей, ну да ладно, — усмехнулся кхандец. — Скажите лучше, что делать дальше? Фолко нашел девушку — и теперь?
— Теперь придется снова лезть в лагерь, — проворчал Торин. — Как иначе ее выручить?
— А может, обменять ее у харадримов на этого жирного тысячника? — предложил Рагнур.
— Тебе лучше знать, пойдут они на такую сделку или нет, — пожал плечами Фолко.
— Может, и пойдут… только потом все равно из кожи вон вылезут, чтобы стереть нас с лица земли, — пробормотал кхандец. — Шансов, конечно, мало… — Он погрузился в размышления, что-то бормоча себе под нос.
Суета в лагере тем временем стихала.
— Сейчас они хватятся сего борова… и нам, боюсь, придется улепетывать без оглядки, — заметил Фолко.
— Да, надо уходить, — спохватился Рагнур. — Поднимайтесь, поднимайтесь!
Пока они еще не спустили собак…
— А этого? — Малыш с самым что ни на есть кровожадным видом потянулся к кинжалу. Пленник затрепетал.
— Оставим тут. Не позже утра его отыщут, — ответил Фолко, торопливо собирая нехитрый походный скарб. — Лишнюю кровь на себя брать…
— И то верно, — одобрил Тории. — Мы ж не головорезы…
Четыре облаченные в плащи фигуры скрылись во мраке. Связанный тхеремский тысячник остался на земле, с трудом веря в собственное спасение.