– И пламя приходится разжигать нам, – криво усмехнулся Курт. – А они поддерживают упомянутые настроения, усугубляя всеобщую подавленность, из каковой произрастает их будущая паства паникеров-апокалиптиков, которые станут поддерживать апокалиптические настроения, из каковых произрастает будущая паства паникеров-апокалиптиков, которые… Et cetera.
– Circulus clausus [38] , – вздохнул отец Бенедикт. – И аккуратно развести его не удастся – лишь разрубить. Забрызгав кровью все вокруг и самого себя. Именно потому я и сказал: хорошо, что ты разучился удивляться, хорошо, что ты научился быть решительным. Хорошо, что незаменимых нет. Плохо, что незаменим ты, а посему – вот мое второе завещание тебе, Курт: береги себя.
– Если в теории Каспара (и вашей, отец) в самом деле что-то есть, – помедлив, отозвался он с улыбкой, – ничего со мною не случится. Если я и впрямь некая важная составляющая во всем, что назревает, я останусь цел и невредим вплоть до момента, когда мое существование должно будет оправдаться.
– «Scriptum est, – проговорил наставник строго, – enim quod angelis Suis mandabit de Te ut conservent Te, et quia in manibus tollent Te ne forte offendas ad lapidem pedem Tuum, et…» [39] что respondens Iesus [40] дьяволу, инквизитор Гессе?
– «Non temptabis Dominum Deum tuum» [41] , – подсказал Бруно, обретя в благодарность еще один тычок под ребро, на сей раз кулаком.
– Не искушай Господа, мой мальчик, – повторил духовник серьезно. – Разумеется, я понимаю, что ты и впредь будешь пренебрегать опасностью и риском, если это покажется тебе нужным или правильным… а порою – даже если таковым не покажется, как в Ульме…
– Я уже многажды повинился за это, отец. Да, это было глупо. Но, смею заметить, я выжил, и причем – снабженный трофеями, которых до меня ни один из Господних псов со своей охоты не приносил.
– Ты выжил, – кивнул отец Бенедикт, – и тогда, и в иных случаях, где выхода не было и спасения не предвиделось, и посему я надеюсь, что твое временами засыпающее чувство самосохранения Господь и впредь станет восполнять своей непостижимой милостью. Это прочие зовут тебя Молотом Ведьм; а знаешь, как именуют тебя на совещаниях Совета, каковые все чаще становятся посвящены твоим деяниям? Не иначе как «наш везунчик». Подумай над этим. Долго ли можно испытывать удачу?
– Полагаю, чуть дольше, чем Господа Бога, – пожал плечами Курт, встретив упрекающий взгляд духовника безмятежно, и улыбнулся: – Хорошо, отец. Клятвенно заверяю, что я не стану бросаться с кухонным ножом на вооруженного до зубов головореза. Удеру и подловлю его за углом.
– Не стану призывать тебя быть серьезней, – вздохнул отец Бенедикт. – И без того проблемы с сердцем, как я погляжу, есть профессиональная инквизиторская болезнь, а ты, слава Богу, способен вовремя оставить легкомысленность… Но слова мои запомни. Перед тобою большое будущее, и многое вокруг тебя может перемениться.
– Почти слово в слово, – чуть посерьезнев, заметил Курт, – мне уже было сказано однажды, много-много лет назад. Маргарет фон Шёнборн выдала сие заключение, рассмотрев мою ладонь. Хотя до сей поры не могу понять, как там можно увидеть хоть что-то – картинка уж больно попорчена.
– Она была ведьмой, убийцей и стервой, – проговорил наставник. – Но в своем деле была сильна. Прими сказанное как лишнее доказательство выведенной твоими друзьями и врагами теории. И, вне зависимости от каких бы то ни было предположений, будьте готовы, дети мои, к большой войне. Главная сложность же в том, что, говоря непредубежденно, нам даже не известно, с кем именно будет вестись эта война, какие силы возьмут верх в мире, если равновесие все-таки нарушится, и не наступит ли в самом деле конец всему. Не потому, что Господь решит, что пришло наше время, а потому что глупые или злонамеренные люди пожелают так и приблизят это время, и Господь скажет: «Вы этого хотите, люди? Так дастся же вам!» Может случиться так, что все, к чему мы готовимся – упрочение Империи, противостояние с курией, политические баталии, – все это окажется неважным и второстепенным или же вовсе на время уйдет из наших планов. Не пришлось бы вам, дети мои, встать перед необходимостью сшивать куски разваливающегося мироздания, бороться с чем-то, к чему Конгрегация, как ни старалась, может быть и не готовой… «Nunc ergo quid temptatis Deum inponere iugum super cervicem discipulorum quod neque patres nostri neque nos portare potuimus?» [42] – сказал бы я вслед за апостолом Петром самому себе, однако выбирать не приходится. И без того Господь позволил мне подзадержаться на этом свете. Позволил увидеть хотя бы некоторые плоды наших трудов, увидеть, кем выросли мои питомцы.
– Ну, – вздохнул Курт, – уж что выросло, то выросло. Выбирать, как вы сами сказали, не из чего – у вас есть только мы, и остается лишь вручить будущее Конгрегации нам. Остается только уповать на то, что мы справимся.
– Не слишком обнадеживающе прозвучало, – заметил помощник, и отец Бенедикт усмехнулся, на мгновение прикрыв глаза:
– Зато правдиво, Бруно. А кроме того, немалая доля моих страхов порождена нехитрой человеческой эмоцией, свойственной любому отцу, каковой оберегает своих чад столь рачительно и долго. Дети давно уже выросли, повзрослели, а отец все пытается опекать их, все боится, что без его советов они не совладают с самой жизнью. Все страдает оттого, что уже не может всё делать вместо них… – сомкнутые веки дрогнули, поднявшись с видимым усилием, и наставник тяжело перевел дыхание, договорив: – Или хотя бы вместе с ними.
– Вам дурно, – заметил Курт; тот вяло усмехнулся:
– Терпимо.
– Бруно, – отмахнувшись от духовника, словно от мухи, приказал Курт, – загляни-ка к этому блюстителю лекарских склянок. Пускай дует за Рюценбахом. Бегом.
– Ни к чему, я в порядке, – возразил отец Бенедикт, когда помощник, молча кивнув, метнулся к двери, и Курт скептически покривил губы:
– А это еще одна профессиональная инквизиторская болезнь – переоценка собственных сил. «У меня все в порядке» – так надо писать на надгробье каждого из нас, уж простите меня за неуместные остроты. Понимаю, что разговор наш еще не окончен, отец, однако мы вполне сможем завершить его, когда вы передохнете; а наш эскулап все же пусть будет здесь или хотя бы осмотрит вас, от греха.
– Исполнил твое указание буквально, – сообщил Бруно, возвратившись к постели болящего и глядя на него напряженно. – Помчал бегом.