Быстро оделась, не обращая внимания на удивленный взгляд Эльвиры.
— Ты вроде бы сказала, что до вечера…
— Элька, — перебила я. — Если позвонит Лариков и будет спрашивать меня, скажи, что я… Ну, придумай что-нибудь! Пока не уверюсь в своей правоте, я не хотела бы о чем-то с ним говорить. Пусть ставит прогул, но так надо! А потом попробуй найти Пенса и попроси его к десяти часам подъехать к консерватории, но стоять в отдалении и ко мне не подходить. Только когда я позову!
С этими словами быстро чмокнула мало что понявшую Эльвиру в нос и выскочила из квартиры.
«Бог его знает, вернусь ли я сюда когда-нибудь», — грустно подумала, глядя на захлопнувшуюся за моей спиной дверь отчего дома.
* * *
Он открыл мне дверь сразу. Причем не удивившись. Удивилась я, когда он сказал:
— Я вас ждал. Проходите.
Он вел себя очень спокойно. Налил мне чаю, потом почему-то попросил:
— Ответьте мне на один вопрос. Почему в теперешних девчонках столько одержимости? Мальчишки куда более склонны к медлительности и рассуждениям, а вы как выпущенные в небо ракеты — и даже мысль о том, что сгорите раньше, чем успеете загореться, вас не останавливает! Как вы обо всем догадались?
— Честно говоря, не так уж сразу, как хотелось бы, — пожала я плечами. — Смутно подозревала это, но не хотела верить в очевидность. Только после того, как Люда Нещадова сказала, что то была женщина, я поняла, что мои первоначальные опасения имеют смысл. Вы знали об этом?
Константин Александрович Затонский спрятал взгляд.
— Я пытался ее остановить, вы верите мне? Я говорил ей, что она нарушает заповедь «не убий». Но она только смотрела мне в глаза и тихо смеялась. «Они бесы, — сказала она. — Это не я так назвала их. Еще Достоевский. А по отношению к бесам заповедь эта недействительна». Ее можно понять.
— Они разбили ей жизнь, — вздохнула я.
— Нет, дело не в этом, — поморщился он. — С этим бы она смирилась. Но эта девочка — немного Жанна д’Арк, понимаете? Когда она узнала, что уже очень многие из них заседают в Думе, а остальная часть туда собирается; когда поняла, что книги их лидера Воробьевского никто не собирается запрещать, а наоборот — они издаются куда большими тиражами, чем, скажем, стихотворения ее любимого Китса, она плакала целый вечер. Вот на этом диване. А наутро позвонила мне. И сказала, что у нее нет иного выхода. Для достижения своей цели она даже разыграла увлеченность Шахиновым — чтобы раздобыть ключ… Накануне мне по глупости казалось, что я почти убедил ее в том, что все задуманное ею — неверный путь. Мне казалось, что я с этим справился и теперь все будет просто. Знаете, купить на рынке пистолет сейчас не проблема, а стрелять Танечка умела. Она славилась своей меткостью еще в школе… Потом она стала другой, более мягкой, что ли, забыв про детское увлечение. И все-таки я надеялся, что она образумится.
Но вышло по-иному. На следующий день я узнал о смерти Шахинова. И понял — она начала свой путь. Они ее недооценивали, эту девочку. Этакий пренебрежительный взгляд — что могут сделать нам эти недоделанные интеллигенты? Ан нет, господа хорошие, оказывается! Стрелять, например, умеют получше вашего… Мне хотелось ее остановить. Верьте мне, Саша! Я взывал: «Опомнись! Ведь ты становишься, как они!» А она убежденно и твердо шептала: «Нет! Вы не правы…» — и уходила. Что я мог сделать, кроме как пытаться встать на ее пути, зная, кто окажется жертвой следующего удара? Я… Я же ходил за ней, как привязанный! Один раз даже сам хотел убить, чтобы снять с ее души хоть один грех. Все видел, все знал. Исправить ничего не мог. И все-таки в случае с Людой она не смогла нажать на курок. Хотя… Она очень изменилась, Саша. Очень. В ней уже почти ничего не осталось от той девочки с ясными глазами. Да, и знаете что? Иногда я думал, что рад тому, что они получают по заслугам! Может быть, надо было опередить ее, взять в руки оружие самому, но я в отличие от Тани никогда не умел стрелять! Каждый раз, когда я шел за ней, я ловил себя на том, что раздваиваюсь — один Затонский говорит: «Опомнись! Останови это, потому что преступление всегда останется преступлением». А другой… Другой, Саша, гордился ею и смотрел на происходящее с радостью. Ему нравилось, как они падают, поверженные. Этот второй был рядом с Таней и нажимал курок вместе с ней. Пока я не понял одну вещь. Страшную вещь!..
Он помолчал. А потом проговорил:
— Я боюсь ее в той же мере, в какой — боюсь за нее. Я не знаю, что мне делать. После смерти Игоря она заменила мне его, став дочерью. Тем более что ее родители пять лет назад погибли в автомобильной катастрофе. Не обижайте ее, Саша, хотя бы потому, что она все-таки сирота, а сироту обижать грешно!
— Я постараюсь ей помочь. Правда, постараюсь!
— Вы с ней чем-то схожи.
— Вы об этом уже говорили мне. Жаль, тогда я не обратила на это внимания!
* * *
«Сегодня вечером мне надо быть во всеоружии», — сказала я себе, подкрашивая ресницы почти высохшей тушью «Вандер Керл».
Кокетливо изогнутые ресницы, алые губы, зовущие к поцелую, и…
Что-то я забыла. Ах да…
Я засунула во внутренний карман куртки револьвер, который навязал мне Лариков. Сама я не люблю оружия, но эти ребята не понимают красоты, поэтому вполне вероятно, что придется доказывать свою индивидуальность с помощью этой славной маленькой «игрушки»…
Теперь я была готова к бою.
Из зеркала на меня смотрела вполне хорошенькая фемина — надо же, что способна сделать с людьми косметика!
Телефон надрывался. Отсутствие Эльвиры пагубно сказывалось на необходимости оторваться от самосозерцания.
Я подняла трубку.
— Сашка, мы же договорились! — заорал Лариков.
— Да, — улыбнулась я. — Правда, не помню о чем.
— Сашка, зачем тебе это все? Ты же знаешь, что убийства не их рук дело!
— А Игорь Затонский? — спросила я в ответ. — А будущие убийства, которые они, смею тебя заверить, совершат? Знаешь, Ларчик, канализационную трубу лучше вовремя перекрыть. Чтобы потом не воняло!
— С тобой напрасно спорить?
— Ага. Я весьма упрямая девица.
— Хотя бы скажи, где вы встречаетесь.
— В консерватории, — призналась я. — У нас общий вкус. Оба любим Вивальди… Правда, странно?
* * *
«В такую бездну страх я зашвырнул, что не боюсь гадюк, сплетенных вместе».
На протяжении всего концерта я повторяла про себя эту фразу.
Он смотрел на меня искоса, явно пытаясь понять, сколь долго я еще буду играть.
Аркадий Воробьевский.
Такой утонченный, цитирующий Сартра и тем еще более отвратительный.
Я сидела с закрытыми глазами, чтобы не встречаться с ним взглядом. Обсуждать моего любимого Вивальди с этим человеком казалось мне глубочайшим оскорблением памяти композитора.