«Значит, Ложкин знал, что Замуруев изменял его сестре», — пронеслось у меня в голове.
— А Киселева? — упрямо повторила я свой вопрос.
— А что Киселева?.. — встрепенулась Наташа. — Она тут ни при чем, по крайней мере никто из нас не видел, чтобы она с Замуруевым цацкалась.
Ее решительный тон был убедительнее всяких аргументов.
— А что представляет собой Назарова? — спросила я, допив чай.
— Талантливый модельер, но до Лешки ей далеко… — невозмутимо дала свою оценку Людмила.
— А вот твоя обожаемая Киселева так не считает. Мне Сережка говорил, что слышал, как она расхваливала Маргариту, — вставила-таки ей шпильку Светлана.
— Но почему-то предпочитала иметь дело с Замуруевым, — вместо Людмилы парировала Наташа.
— Просто он более раскручен был, вот и все, — нашлась Света.
— А теперь вот Назарову раскручивать будут, — печально заметила молчавшая в процессе всего чаепития Кэт.
— Кэт у нас расстроена, она была последним увлечением покойного мэтра, — с едкой иронией сказала Наташа.
Кэт бросила на нее укоризненный взгляд, словно Наташа предала ее. Она казалась сейчас такой хрупкой и незащищенной. Я даже решила, что она вот-вот расплачется. Ну прямо малое дитя. Ее красивое личико утратило свою безукоризненную симметричность и стало напоминать отражение в кривом зеркале.
— Да не хлюпай ты, — приказала ей Людмила. — Все равно он не остался бы с тобой надолго. Тем более что моя подруга недавно видела его с какой-то немолодой, но богатой бабой.
— Мало ли кто это мог быть, — всхлипнув, сказала Катя.
Еще через секунду она расплакалась.
Светлана принялась гладить ее по голове. Трогательное и печальное зрелище. Но сидящий во мне червь журналистики неусыпно подтачивал цветущие яблони сентиментальной экзотики и плодоносящие смоковницы слезливой романтики. В голове у меня мелькнула газетная полоса, украшенная фотографией плачущей Кэт и снабженная броским заголовком: «Последняя страсть отравленного кутюрье», или «Офелия тарасовского подиума оплакивает неверного кутюрье», или «Смерть на подиуме — прекрасные глаза плачут, завистники злорадствуют». Что-нибудь в этом роде.
— На твое замечание, детка, могу добавить, что Замуруев обнимался с неизвестной гражданкой. Она подвезла его к ресторану на красивой тачке, что-то типа длинного американского гроба с музыкой, и, горячо расцеловавшись с ним, укатила. Так что не хнычь, беби, не стоит он твоих слез, уж поверь мне, — терпеливо и наставительно убеждала Людмила Катю, самодовольно улыбаясь.
— Действительно, что ты по нему убиваешься? — поддержала Людмилу Светлана. — Рано или поздно это должно было случиться…
— У Замуруева было много врагов? — решила уточнить я.
— Обманутая женщина — хуже любого врага, — снисходительно пояснила Людмила.
— Понятно…
— Так что чему быть — того не миновать, — философски продолжила Люда, — а с Киселевой он бы все равно не совладал. На нее порой такое накатывает…
— Интересно… — Я выжидающе посмотрела на нее.
— Месяц назад взяла и уволила хорошую манекенщицу, главное, ни за что ни про что.
— Кого это?
— Терещенко Лильку. Старательная была, ответственная…
— У богатых свои причуды, — едко заметила Светлана.
— Так вы в полном неведении относительно причины ее увольнения? — спросила я.
— Так и есть, — грустно констатировала Людмила.
— Но самое гадкое, что не знаешь, что ждет тебя, когда вот так просто увольняют нормальных людей, — произнесла Светлана с горечью.
— Тебя, допустим, если уволят, то за твою походку, — язвительно сказала Наташа, пренебрежительно глядя на Свету. — В твоем случае все ясно как божий день.
— Перестаньте, девочки, — осадила подруг Людмила.
Я тоже забеспокоилась — на губах Наташи застыла змеиная ухмылка, глаза Светы налились слезами и злобой.
— Ну, о Лильке нам переживать не надо, — попробовала разрядить обстановку Кэт. — Она неплохо пристроена.
— И где она работает? — поинтересовалась я.
— В другом агентстве, в «Афродите», — уточнила она.
— Это то, реклама которого все время мелькает в «Тарасовских известиях»?
— Ага. — Кэт потянулась за еще одной конфетой, но в это время дверь распахнулась и перед нами грозно предстала Киселева.
Ее лицо было бледным и, как мне показалось, взволнованным. Кожа утратила красивый золотистый оттенок, рот был злобно перекошен. На ней было элегантное немного приталенное пальто леопардовой расцветки нараспашку, под ним — черный деловой костюм. В ушах — тонкие золотые кольца, на шее — темный шелковый шарф.
— Что это вы тут устроили? — завизжала она с ходу. — Вместо того чтобы в зале быть, болтовней занимаетесь. Переодеваться — и в зал! — гневно скомандовала Марина, подозрительно косясь в мою сторону.
Решение, как всегда, пришло ко мне спонтанно: я вскочила, поднесла «Никон» к глазам, открыла объектив и начала щелкать, радостно и провокационно выкрикивая:
— Улыбочку, пожалуйста, так, еще, еще!..
— Что вы себе позволяете, — зарычала взбешенная моими действиями Киселева, — без разрешения!
— Газета «Свидетель»! — весело крикнула я, продолжая снимать.
— Вон отсюда! — замахала руками Киселева, закрывая лицо.
Я скосила глаза на девушек — все они, кроме Наташи, давились смехом.
— Вон! — рявкнула директриса с такой силой, что мне показалось, что из здания сейчас повылетают стекла. — Вон!
— Спасибо, вы очень помогли мне… — Я пулей пронеслась мимо Киселевой. — До свидания.
— Су… — расслышала я за спиной ее шипение и, не оглядываясь, быстро пошла по коридору.
Подкатывая к первому попавшемуся на дороге киоску «Роспечать», чтобы купить «Тарасовские известия», я пыталась разложить по полочкам ту информацию, которая имелась у меня на данный момент.
Версия с Ложкиным оставалась в силе — теперь я была уверена, что он знал об изменах Замуруева и вполне мог вступиться за честь сестры. Несмотря на аморальный характер своих «подвигов», по большей части мафиози руководствуются в жизни допотопными стереотипами абстрактной справедливости и кровной мести. Они скупают недвижимость по всему миру, но до космополитов им далеко.
Чтобы почувствовать себя гражданином мира, необязательно объездить все курорты и сфотографировать все достопримечательности, зафиксировав таким образом свое посещение их, достаточно иметь свободное от социальных предрассудков сознание, жажду знаний, известный романтический настрой, уметь наполнить смыслом каждое прожитое мгновение, быть любознательным непоседой и верить, что все люди — братья.